Заговорив об отъезде в Баку, пришли к тому, что с Михайлой отправится Кеймир-хан, а за старосту останется его сын. Вскоре Якши-Мамед распрощался, сел в киржим и подался на север, к Атреку, а Михайла осмотрел в этот день Огурджинский и на следующий велел поднимать паруса…

Через несколько дней шкоут «Астрахань» уже стоял у причала в Баку, а компания Михайлы, вручив письмо коменданту гарнизона, «изучала татарский рынок». Купец приценивался к товарам, думал, что отсюда можно вывезти в Астрахань и дальше — в Нижний Новгород, а что перебросить туркменам. Закупил Михайла для россиян дамганского кишмишу, сгущённой нар-турчи, кардамону, две барсовых шкуры, шемахинского шёлку, а о туркменах подумал: «Эти подождут. Пусть сперва за муку рассчитаются». Всё это время, пока ходил по базару и духанам, приглядывался к народу. И стоило ему увидеть моряка в форме, сразу вспоминал Басаргина. «Спесив, однако, этот морской волк, — размышлял с недоумением. — Что же он за человек, если его письмо самого генерал-губернатора не проняло? Ведь там ясно сказано: отныне выкинь, Григорий Гаврилыч, из головы своего персиянца, а присмотрись и постарайся поладить с купцами Герасимовыми. Младшего, Михайлу, тебе рекомендую — не ошибёшься… А тут — только встретились — и сразу, словно чёрная кошка поперёк пробежала!» По слухам, капитан первого ранга Басаргин находился на пограничном острове Сара, и никто не мог сказать, когда он объявится в Баку.

Дни шли размеренным ходом. Утром Михайла звал с собой штурмана и Кеймира, спускались на причал и отправлялись по набережной в город. Тесные улочки, над которыми нависали глинобитные и грубые каменные дома без окон, уводили в гору. Иногда, поднявшись к самым «Бакинским ушам», Михайла со своими спутниками оглядывали город сверху — отсюда он казался беспорядочным нагромождением из глины и камня. Только корабли, стоявшие в гавани, говорили о бурной и кипучей жизни. Возвращаясь на бриг, Михайла иногда заглядывал в гарнизонный штаб и отыскивал коменданта Бахметьева. Пятидесятилетний полковник был из того круга военных, которые не прочь посидеть в компании с хорошим человеком, выпить и закусить. Мог Бахметьев провернуть и какое-либо выгодное дельце. Михайлу он встречал с удовольствием. Толковали об Астрахани, о купеческих делах, но больше о боевых действиях в Дагестане и на Чечне. Комендант всегда знал последние новости: «Генерал Фези захватил Хунзах и Унцукуль — теперь Шамилю деваться некуда, запросил перемирие, но надолго ли?» Бахметьев утверждал, что кавказской войне пока что конца не видно: можно судить хотя бы по тому, сколько солдат еженедельно уходит из Баку в Самурские леса, под Дербент и в Темир-хан-шуру. А сколько идёт со стороны Астрахани к Кизляру! Михайла спрашивал, нет ли у Шамиля кораблей, и комендант пожимал плечами: вроде бы, мол, не должно, а вообще-то дьявол их знает. Встречи с полковником чаще всего приводили и к тому, что «друзья» отправлялись в русскую ресторацию. Там, заняв столик на айване среди пальм, заказывали они бутылочку рому и сидели допоздна. Ночью Бахметьев провожал Михайлу до пристани и, прежде чем отправиться восвояси, говорил:

— Сегодня тоже летучая из Тифлиса приходила. О помощи туркменцам хлебом — пока ничего нет…

Дни становились всё жарче и жарче, и вдруг — похолодание. С севера налетел ветер «хазри». С Апшерона неслись тучи пыли, заволакивая небо. Песчаная пыль и солнце окрашивали день в жёлтый цвет, а ночи были тёмные, с завыванием ветра. Нудный «хазри» навевал на людей скуку и апатию, и наверное поэтому приятнее прежнего почувствовал себя Михайла, когда ветер утих и очистилось небо. Стало оно синим, настолько синим, что трудно было отличить на горизонте море от неба.