— «Якщо треба, я их сам вбью…» — останавливаясь, тихо прошептала Эля.

— Что? — словно глухой, переспросил мэтр, — Вы о чем? — и не дожидаясь ответа вызверился на переминающихся рядом охранников — Что стоите? Клиентка раздетая по снегу бегает! Давай сюда куртку!

Охранник торопливо принялся сдирать с себя зеленую тужурку.

Пахнущая табаком и потом куртка тяжело легла Эле на плечи. Только тогда Эля враз почувствовала как нечеловечески, до оледенения замерзла. Крупная дрожь дернула все тело и принялась методично трепать, заставляя дробно стучать зубами.

— Ох, господи боже мой! — словно наседка всплеснул руками мэтр и вытащил из-за отворота фрака мобилку, — Коньяк, пожалуйста и побыстрее. Очень быстро, — скомандовал он, — Какой столик? — он растерянно огляделся по сторонам, — К задней стене парка подносите. — он мгновение помолчал, слушая собеседника и вдруг заорал так, что снег посыпался с заснеженных ветвей, — Какое вам дело, что мы тут делаем! Ваше дело — свое дело делать! — он яростно захлопнул мобилку, — Воспитываешь персонал, воспитываешь, а они… Всюду они лезут, все им надо — кроме собственных служебных обязанностей. — и он полоснул няньку ненавидящим взглядом.

Над стеной снова показались две головы. На сей раз тяжело и медлительно, как два усталых старика (если, конечно, можно представить себе старичков, лазающих туда-сюда через здоровенную стену), Цви и его напарник в лапсердаке перевалились обратно в парк и побрели к Эле. При этом Цви оживленно жестикулировал и что-то очень серьезно выговаривал своему спутнику, словно занудный дядюшка, воспитывающий непутевого племянника. Тот в ответ лишь смущенно пожимал плечами да руками разводил. В правой у него был зажат здоровенный вороненый пистолет.

Они подошли ближе и Эля почувствовала, что от ствола тянет отчетливой пороховой гарью.

— Здр-раствуйте, — немилосердно картавя, сказал юноша в лапсердаке и неловко улыбнулся — точно как улыбался «наружник» службы безопасности, столкнувшись с Элей нос к носу, — Вы меня узнаете?

Эля коротко кивнула. На самом деле она узнала его сразу, еще когда круглая шляпа впервые замаячила над стеной. Но тогда ей было не до него.

— Вы за мной в кафе следили, — мрачно буркнула она.

— Видишь, она меня запомнила! — провозгласил юноша с той наивной гордостью, с какой вступающие в половую жизнь мальчишки встречают внимание красивых взрослых женщин.

Эля тактично промолчала — не объяснять же ему, что она запомнила не столько его самого, сколько пейсы и лапсердак.

— Только я не следил, — пояснил он, поглядывая на нее из-под очень темных, длинных и пушистых, совершенно девичьих ресниц, — Я пр-рисматривал. Человек не должен быть один. Даже хр-ристиане говорят, «плохо, если человек как остров», а они далеко не все дур-раки, хотя все — гои необр-резанные, — с искренней грустью вздохнул он.

Он сунул пистолет за отворот лапсердака и протянул Эле вымазанную в смазке ладонь:

— Исаак Гинзбур-рг, — крепко встряхивая Элину руку представился он, — Можно просто Миша.

— Почему Миша? — слегка опешила Эля, — Если вы Исаак?

Длинное худое лицо бедного еврейского мальчика из рассказов Шолом-Алейхема вспыхнуло смущением:

— Да это от пр-розвища. Меня др-рузья почему-то пр-розвали «Мишигене* отмор-розок», — глядя на нее бездонными, полными библейской печали очами, пояснил он, — Зачем они такое пр-ридумали — не знаю! — он опять развел руками, потом вдруг резко повернулся и зашагал прямо к няньке.