Я знаю, грусть не утопить в вине,

         Не вылечить души

         Пустыней и отколом.

         Знать, оттого так хочется и мне,

         Задрав штаны,

         Бежать за комсомолом.

    2 ноября 1924

На Кавказе

         Издревле русский наш Парнас

         Тянула к незнакомым странам,

         И больше всех лишь ты, Кавказ,

         Звенел загадочным туманом.

         Здесь Пушкин в чувственном огне

         Слагал душой своей опальной:

         «Не пой, красавица, при мне

         Ты песен Грузии печальной».

         И Лермонтов, тоску леча,

         Нам рассказал про Азамата,

         Как он за лошадь Казбича

         Давал сестру заместо злата.

         За грусть и желчь в своем лице

         Кипенья желтых рек достоин,

         Он, как поэт и офицер,

         Был пулей друга успокоен.

         И Грибоедов здесь зарыт,

         Как наша дань персидской хмари,

         В подножии большой горы

         Он спит под плач зурны и тари.

         А ныне я в твою безгладь

         Пришел, не ведая причины:

         Родной ли прах здесь обрыдать

         Иль подсмотреть свой час кончины!

         Мне все равно! Я полон дум

         О них, ушедших и великих.

         Их исцелял гортанный шум

         Твоих долин и речек диких.

         Они бежали от врагов

         И от друзей сюда бежали,

         Чтоб только слышать звон шагов

         Да видеть с гор глухие дали.

         И я от тех же зол и бед

         Бежал, навек простясь с богемой,

         Зане созрел во мне поэт

         С большой эпическою темой.

         Мне мил стихов российский жар.

         Есть Маяковский, есть и кроме,

         Но он, их главный штабс-маляр,

         Поет о пробках в Моссельпроме.