|
.. Прощайте и извините меня, не стоит заставлять ждать тех, кому не так уж долго осталось жить. Он вышел, оставив Жильбера одного, ошеломленного уверенностью Калиостро, которая могла возбудить любопытство доктора, однако так и не победила окончательно его сомнения. Глава 5 ДВОРЕЦ ТЮИЛЬРИ Тем временем король, королева и члены королевской семьи продолжали свой путь к Парижу. Карета продвигалась медленно, ее задерживали пешие телохранители, торговки на лошадях, грузчики верхом на увитых лентами пушках, сотня депутатских карет, около трехсот повозок с зерном и мукой, захваченных в Версале и усыпанных желтыми осенними листьями. Таким образом, лишь к шести часам вечера королевский экипаж, в котором накопилось столько страдания, в котором клокотала ненависть, в котором кипели страсти, прибыл к городским воротам. В пути юный принц проголодался и стал просить поесть. Тогда королева огляделась; раздобыть немного хлеба для дофина было совсем несложно: каждый простолюдин нес кусок хлеба на острие штыка. Королева поискала глазами Жильбера. Как известно читателю, Жильбер последовал за Калиостро. Если бы Жильбер был рядом, королева не задумываясь попросила бы у него кусок хлеба. Однако она не хотела обращаться с подобной просьбой к окружавшей ее толпе, она ее боялась. Прижав дофина к груди, она со слезами в голосе проговорила: - Дитя мое! У нас нет хлеба; потерпи до вечера; может быть, вечером у нас будет еда. Дофин протянул ручку, указывая на людей, несших хлеб на остриях штыков. - У них есть хлеб, - заметил он. - Да, дитя мое, но это их хлеб, а не наш. Они ходили за ним в Версаль, потому что, как они говорят, в Париже они три дня не видели хлеба. - Три дня! - повторил мальчик. - Они ничего не ели целых три дня, матушка? Согласно требованиям этикета, дофин обыкновенно обращался к матери, называя ее «вашим величеством»; однако теперь бедный малыш хотел есть так же, как сын бедных родителей, и потому, проголодавшись, забыл об этикете и назвал ее «матушкой». - Да, сын мой, - отвечала королева. - В таком случае, - со вздохом заметил малыш, - они, должно быть, очень голодны! Он перестал плакать и попытался заснуть. Бедный королевский отпрыск! Еще не раз, прежде чем умереть, ему суждено, как и теперь, тщетно просить хлеба! У городских ворот кортеж снова остановился, на сей раз не для отдыха, а для того, чтобы отпраздновать прибытие. Это событие должно было отмечаться пением и танцами. Странная остановка, почти столь же пугающая в своем веселье, как прежние - в своей угрозе! Рыночные торговки спешивались со своих лошадей, вернее, с лошадей гвардейцев, приторачивая к седлу сабли и карабины; рыночные грузчики слезали с пушек, представавших во всей своей пугающей наготе. Толпа, оттеснив от королевской кареты солдат Национальной гвардии и депутатов, окружила ее, словно предвосхищая ужасные грядущие события. Эти люди, желая обнаружить свое расположение и выказать радость членам королевской семьи, пели, орали, выли, женщины целовались с мужчинами, мужчины заставляли женщин подпрыгивать, как в циничных ярмарочных гуляньях на полотнах Тенирса. Все это происходило почти в полной темноте, потому что день выдался хмурый и дождливый; вот почему толпа, освещаемая лишь пушечными фитилями да огнями фейерверка, приобретала благодаря игре света и тени какой-то фантастический, сатанинский вид. |
