Стараясь не путаться собственной тени, я пошла в сторону господского дома. Оказалось, что там, возле красного крыльца, собрались все обитатели усадьбы. Сначала я решила, что это какой-то сход, но, подойдя ближе, увидела, что люди стоят разрозненными кучками и чего-то ждут. Я медленно прошла через толпу и узнала, о чем они думают и разговаривают. Мои самые неприятные предположения подтверждались, Василий Иванович замышлял что-то мутное. Он объявил, что в честь своего выздоровления жалует дворовым десять ведер водки. Думаю, любому русскому человеку не трудно представить, чем такой праздник должен кончиться.

    Разговоры о предстоящем празднике были самые радостные. Особенно всех впечатляло количество водки. Такой щедрости помещика радовались почти все, ну, может быть, за исключением нескольких женщин. Однако в лихорадочном ожидании предстоящего веселья, их никто не стал бы и слушать.

    -  Вот, барыня, значит, будет нынче и на нашей улице праздник! - радостно сказал мне незнакомый мужичок, с тощей, сивой бороденкой. - Наш барин не промах, недаром о нем говорят: душа человек!

    -  Это как есть, - поддержал его тощий, беззубый скотник, - барин - голубь, он знает, что простому человеку нужно. Да я за него жизни не пожалею! Ох, уж нынче и выпьем за его здоровье. Пусть сто лет живет, нам на радость!

    -  Вам бы только вино пить! - сердито сказала пожилая женщина. - Хорошо ли дело, невинных деток волк зарезал, а вы в будний день праздник празднуете!

    -  Ты, тетка Матрена, дура баба и понятие не имеешь! - набросился на нее молодой мужик с подбитым глазом. - Мы же теперь можем выпить не только за здравие, но и за упокой. Деткам что, хуже на том свете будет, если мы немного порадуемся? Они и так уж, небось, стали ангелы небесные, пока мы, сироты, тут на земле мучаемся.

    Парень был уже пьян и от жалости к себе заплакал. Остальные, те, кто слушал этот разговор, согласно кивали. Я не стала задерживаться и быстро ушла в свои покои. У нас в деревне особых пьянчуг не водилось. В святые праздники мужики выпивали, порой сильно. Бывали, конечно, и драки, не без этого, но чтобы в будний день пожаловать дворне сразу десять ведер водки, о таком я никогда и не слыхивала.

    -  Кузьма Платонович, - окликнула я управляющего, задумчиво смотревшего в окно зала, - это что же Трегубов такое придумал? Разве можно народ спаивать?

    Он обернулся, посмотрел на меня слезящимися глазами и махнул рукой:

    -  Ваське теперь сам черт не брат. Сам пьян и народ допьяна, напоить хочет. Ушла бы ты, матушка, отсюда от греха подальше. Не равен час, мужички перепьются, и безобразничать начнут.

    -  Так куда уйти? - спросила я. - Не в лес же на ночь глядя. Может запретить попойку?

    -  Тогда еще хуже будет. Что обещано, вынь да положь. Уже и так пьяных много, а всем поперек пойдешь, взбунтуются и бед натворят. Твой-то супруг, не обещался к вечеру?

    -  Может и вернется, - осторожно ответила я. - Не знаю, как у них там получится.

    Кузьма Платонович против меня ничего плохого не замышлял, но и не смотрел как раньше с откровенным вожделением. Видно было, что ему не до нежностей. Общая пьянка его пугала не меньше чем меня. Он-то, видно, еще лучше меня знал, чем обычно кончается наше национальное веселье.

    -  Дай-то бог, а то и не знаю, у кого помощи просить, - грустно сказал он.