Жарко,  - думал, между тем, мой тюремщик, - карета темная, за день так на солнце нагреется, дышать будет нечем. Хоть бы дождь, что ли, пошел.

    О том, по какой причине он меня арестовал, тюремщик не вспоминал, а думал больше о том, как на него кто смотрит.

    Стану действительным статским советником, а там, и до тайного недалеко. Вот тогда я себя покажу! Карета с форейтором, шестериком, да чтобы кони заводские и все одной масти! Лучше чтобы были гнедыми, мне в стать. Поскачу по Невскому, так чтобы всякий спрашивал у встречного: «Это чей такой выезд?». А тот ему удивленно в ответ: «Неужто, не знаете? Это всякий в Петербурге знает. Самого Ломакина Иоакима Пркоповича, тайного советника и кавалера! У него одного на весь Петербург такие добрые гнедые».

    Я, притулилась в уголке, и слушала тайные мысли Иоакима Прокоповича, не зная как заставить его вспомнить обо мне и причине моего ареста. Однако он думал только о своих грядущих чинах, о том, как его будут все уважать, а обо мне не вспоминал вовсе, будто я не сидела рядом с ним в карете.

    Скоро меня начало укачивать от духоты и монотонной езды, и я спросила Ломакина: можно ли открыть окно, для свежего воздуха. Он отвлекся от мечтаний о своей будущей квартире, непременно на Мойке, и чтобы в десять комнат с богатыми мебелями и ливрейным швейцаром у входа и недовольно ответил, что окна открыть никак нельзя, не велено по циркуляру.

    А и правда, становится жарко,  - думал Иоаким Прокопович, - а на мне шерстяной сюртук. Зря я манкировал совет Авдотьи Тихоновны и не взял в дорогу холщевый.

    Опять он погрузился в мечты, и продолжал сладко улыбаться и качать головой в такт ходу кареты, а я устроилась, как могла удобно, и попыталась уснуть. Вдруг нас сильно тряхнула на ухабе и будущий тайный советник и кавалер, навалился на меня всем тяжелым телом и, наконец, заметил, что с ним в экипаже едет женщина. Я от испуга вскрикнула и с упреком посмотрела на Ломакина.

    -  Не извольте беспокоиться, - успокоил он, - карета надежная, и нипочем не опрокинется.

    На твой век, ее, верно, хватит,  - словно продолжая, сказанную вслух фразу, подумал он. - А это, между прочим, задача, как лучше состряпать, чтобы комар носа не подточил? И зачем мне навязли на голову кирасир! Дали бы обычных солдат, с них какой спрос. Глаза закрыть и кругом. Эти же благородные чистоплюи еще помешают девку удавить. Прямого-то приказа нет, Платон Петрович сказал обиняком, но неясно, хорошо бы, мол, было, чтобы она до Питера не доехала. А как она может не доехать? Молодая, здоровая, не от чего ей просто так умереть. Придется душить подушкой, а как она начнет вырываться, закричит и кто-нибудь услышит? Платон Петрович хороший жук! Как грязную работу делать, так всегда Иоаким Прокопович.

    «Так он собирается меня задушить!  - с отчаяньем подумала я. - За что? Почему? Я никому не сделала ничего плохого!»

    Я повернулась к Ломакину. Он опять закрыл глаза и тихо улыбался своим мечтам. Мой палач был такой важный, медлительный, скучный, что мне стало страшно. Ведь такой не задумываясь, убьет и назавтра даже имени твоего не вспомнит. Будет как сейчас мечтать то о лошадях, то о квартире и жить как жил, я молодая, красивая, буду лежать мертвой в сырой земле! У меня в мыслях началась тихая паника.

    Что может сделать молодая женщина со здоровым мужчиной в тесном пространстве кареты? Да еще одна и без оружия. Он просто свернет ей шею.

    Может быть позвать на помощь,  - думала я.