-  А ваша матушка, сестры? - удивилась я. - С ними вы разве не разговаривали?

    -  Никак нет-с, я с раннего детства круглый сирота. Вырос в воспитательном доме и своего завидного положения достиг трудом, послушанием и прилежанием по службе.

    В воспитательные дома, рассказал Иоаким Прокопович, отдавали незаконнорожденных детей и никого из воспитанников ни под каким видом не могли сделать крепостным. Даже если воспитанник или воспитанница женился или выходила замуж за раба, они все равно оставались свободными. Правда, из тысяч детей попавших в воспитательный дом выживали единицы.

    -  Когда я вырос, то благодаря знанию грамоты смог определиться на государственную службу. А дальше вы знаете, случай помог мне получить высокий чин.

    -  Вы знаете, Иоаким Прокопович, - выслушав его рассказ, призналась я, - у нас с вами похожие судьбы.

    -  О чем это вы? Неужели и вы из воспитательного? - почти с испугом, спросил он.

    -  Нет, но я тоже круглая сирота. Правда, меня отдали в крестьянскую семью, и я сделалась крепостной.

    -  Как же так, вы ведь, кажется, дворянка? - спросил он, и выразительно посмотрел на глубокий вырез в моем платье.

    -  Только по мужу. Нашелся хороший человек и женился на мне. Еще совсем недавно я была простой дворовой девушкой.

    Ломакина так удивил мой рассказ, что он отдернул штору со своей стороны, наверное, чтобы лучше меня рассмотреть.

    -  Странная штука жизнь, - задумчиво сказал он. - Двое безродных сирот едут в карете под дворянским эскортом! Среди тех медных, - он кивнул на гарцующего мимо кареты конника Кирасирского лейб-твардии Его Величества полка, - половина первейшие князья и графы.

    Дальше мы разговаривали как старые знакомые. Он рассказывал историю своей жизни, я своей. Ни о десятикомнатной квартире на Мойке, ни о гнедом выезде он больше не думал. И о том, как и когда, будет меня душить, тоже. Это немного обнадеживало.

    После четырех часов пути наша кавалькада остановилась на отдых на почтовой станции. Тотчас там начался большой переполох, за которым я наблюдала в оконную щель. Иоаким Прокопович меня оставил в карете одну и отправился совещаться с начальником эскорта флигель-адъютантом Татищевым, стоит ли оставаться на этой станции на ночевку.

    -  Станция большая, все поместимся, - сказал он, возвращаясь спустя четверть часа. - Нам с вами найдется отдельная комната.

    -  Как это нам? - удивилась я. - Разве мы будем спать вместе?

    Уже задав вопрос, я подумала, что слова «спать вместе» звучат как-то двусмысленно. Надворный советник значения словам не придал и объяснил, что таковы правила, и он от них отступать не может.

    -  Можете не беспокоиться, Алевтина Сергеевна, - добавил он, - со мной вам не грозит никакая опасность.

    Возразить мне было нечего, да мои возражения вряд ли кто-нибудь стал бы слушать.

    -  Тогда почему мы не выходим? - спросила я, мечтая поскорее оставить душную карету.

    -  Потерпите, скоро пойдем к себе, - пообещал Иоаким Прокопович, - нужно подождать, пока нам приготовят комнату и кирасиры разгонят любопытных. Вас никто не должен видеть в лицо.

    -  Я что, такая страшная преступница? - не выдержав неизвестности, спросила я.

    -  Поверьте, я сам ничего не знаю, но таковы инструкции. Если я их нарушу, меня арестуют, и дальше мы оба поедем как арестанты.