А пока: карельский лес, над головами хмурое прохладное небо и ожидание — поднимут или не поднимут по тревоге: я смотрел выступление артистов из кабины дежурного истребителя, затянутый в подвесные ремни парашюта, пристегнутый к сиденью страховочным поясом, со шлемофоном на голове, все это и сделало свое дело.

Исполнительница номера на проволоке показалась мне королевой красоты, феей и вообще…

Потом, когда мы принимали наших гостей в летной столовой, я из кожи вон лез, чтобы она меня заметила, и угощал, и подливал, и вертелся. Может быть, перестарался в своем усердии. Но — от чистого сердца.

После ужина все вышли на свежий воздух, как-то сама собой возникла музыка. Завертелись танцы.

Признаюсь, я никогда не любил, да толком и не умел танцевать, так что постарался увести свою королеву подальше от танцующих, опасаясь «перехвата». И это мне удалось.

Совсем не помню, о чем мы говорили, даже не уверен, был ли какой-нибудь разговор. Зато помню другое: капонир, маскировочная сеть, натянутая на десятимиллиметровом стальном тросе. Помню, как я схватил пару шлемофонов — по одному в каждую руку, — поднялся на откос с намерением пройти по тросу на глазах королевы.

Иду. Покрываюсь легкой испариной, преодолеваю отвратительную дрожь в коленях. Иду. И мне кажется, что длина троса не пятнадцать метров, как было на самом деле, а все триста. Однако иду, прикидываю: осталось еще шага три… можно бегом, так легче. Пробегаю, спрыгиваю на землю и… подворачиваю ногу. Вместо объятий королевы, на которые я рассчитывал, попадаю в госпиталь с переломом ключицы.

Перелом ключицы — штука сама по себе достаточно неприятная, но если прибавить: следствие (не было ли преднамеренного членовредительства — акции в военное время трибунальной), бесконечных вопросов доброжелателей (как тебя угораздило?) и не менее настойчивого любопытства недоброжелателей (а циркачка пожалеть успела?), долгого нелетного состояния, мучительных раздумий и одиночества, то приходится признать — так я сам себе устроил одну из крупнейших неприятностей в жизни.

А какой долгий след тянется за теми днями!

С недавних пор замечаю: внук Алешка имеет тенденцию к жонглированию, упражнениям на равновесие и вообще ко всякого рода цирковым номерам.

И раздирают меня противоречия: помогать человеку или препятствовать?

Конечно, я хочу, чтобы мальчишка рос смелым и ловким. Но с другой стороны — упражнения на проволоке, даже самой невысокой, таят в себе порядочный процент неустранимого риска…

Знаю, знаю и не устаю повторять: без риска нет воспитания! Слова правильные, только душа все равно в тревоге…

20

Мальчишкой я почти никогда не дрался. Скорее всего, потому, что чаще всего не бывал уверен — справлюсь или нет. Вот сам и не лез. Конечно, такое не украшает — всякая драка держится на какой-то порции риска, а тот, кто рисковать не желает, доброго слова не заслуживает.

Думал я об этом на ночной дороге.

И была та дорога, как в страшном сне, будто черти ее перелопатили: колдобина на колдобине, грязь, вода в колеях. И ко всему еще — темень: луна только изредка появлялась и надолго исчезала в низких аспидных облаках.

Мы возвращались в расположение части. Шли из города, в окрестности которого попали ровно на десять дней, чтобы перевооружиться на новейшую модификацию истребителя «лавочкин».

До гарнизона оставалось километров пять-шесть. А надо было еще выспаться: на другой день планировались полеты.

Мы пробовали остановить попутку, но в ответ на темпераментные размахивания руками замызганный «студер» даже не притормозил.

Теперь, когда в очередной раз наступило короткое лунное просветление, открывшее несравненной мерзости пейзаж, Остапенко театрально хлопнул себя ладонью по лбу, замер на месте и объявил:

— Идея, гусары! Столбы видите? — Действительно, на обочине валялись беспорядочно сваленные и почему-то не растащенные на дрова телеграфные столбы.