Наконец его взгляд упал на тучное тело, распростертое на черной каменной плите – они остановились в нескольких шагах от этой пародии на храмовый алтарь. Маленькие, глубоко посаженные глазки Монка глядели прямо на Холлорана, а его толстые пальцы судорожно подергивались, словно он хотел встать со своего каменного ложа. Глаза бывшего телохранителя Клина сверкали от гнева, но в них не было заметно страдания и боли.

Холлоран удивился тому, что американец до сих пор еще не лишился чувств. Он взглянул на Кору – девушка сдвинула брови; ее взгляд стал более осмысленным.

– Ты видишь его, Монк? – хрипота придавала гортанному голосу Клина еще более зловещие интонации. – Это сделал он, он превратил тебя в бесполезную, неподвижную груду костей и мяса. Как же должно тебе хотеться убить его! К сожалению, мой друг, ты не можешь этого сделать. Ты не можешь даже пальцем шевельнуть. Однако ты еще понадобишься мне.

Монк метнул в сторону Клина быстрый взгляд из‑под нахмуренных бровей, и его лицо исказилось от страха.

– Еще одно впрыскивание, Азиль, – приказал Клин своему слуге. – Я не хочу, чтобы он умер от боли. Он должен погибнуть от ножа.

Араб бесшумно выскользнул из комнаты.

– Необходимо точно рассчитать дозу, – произнес Клин, касаясь тела Монка своими изъязвленными руками – с них сошла уже почти вся кожа, местами обнажив живую плоть. – Чтобы он не почувствовал шока от удара ножом, но в то же время не покинул нас раньше времени, погрузившись в слишком глубокий сон. К счастью, Азиль неплохо разбирается в этих вещах. Холлоран почувствовал, как его охватывает гнев. – Вы сделали Кору наркоманкой, – сказал он.

– Ах, нет, все совсем не так, – ответил ему Клин. – Она стала бы совершенно бесполезной для меня, если бы пристрастилась к наркотикам. Я уже сказал вам – Азиль эксперт в делах подобного рода. Кора зависит от «меня», а не от наркотиков. Когда араб вернулся, вновь заняв свое место по правую руку Клина, пальцы его сжимали шприц. Склонившись над неподвижным телом, он пригладил волосы на руке Монка и ввел иглу в вену, впрыснув американцу половину содержимого шприца – желтоватой поблескивающей жидкости.

Через несколько секунд остекленевшие глаза Монка неподвижно уставились в потолок, а рот чуть приоткрылся.

– Что вы собираетесь делать с ним? – сердито спросил Холлоран.

Клин глубоко вздохнул и схватился за край каменной плиты, чтобы не потерять равновесие. Он снова попытался усмехнуться в лицо Холлорану; его кроваво‑красные, потрескавшиеся губы разжались, обнажив желтые, испорченные зубы.

– Я собираюсь его поглотить, – ответил он.

Даже после всего, что он увидел в эту ужасную ночь, Холлоран почувствовал отвращение и страх.

Явно наслаждаясь эффектом, который произвели его слова, Клин медленно покачал головой:

– Нет. Не его плоть – ею позже полакомится Палузинский. Мне нужно нечто более важное, Холлоран, – но не материальное, не вещественное. Бесплотное. То, что освободится в момент его смерти, – в глубине темных глаз Клина блеснул странный, жутковатый свет. – Та незримая энергия, в которой заключена основа его существования. Его душа, Холлоран. Теперь вы поняли это?

Холлоран опять почувствовал, как ослабло натяжение тончайшей, но прочной петли на его горле. Очевидно, внимание Даада сейчас было чем‑то отвлечено.

– Если бы я это понял и принял, я превратился бы в сумасшедшего, подобно вам, – сказал он Клину.

Клин выпрямился и уставился на оперативника своими огромными, неподвижными, немигающими глазами. Монк, распростертый на черном камне меж ними, тихо, невнятно стонал – то ли от удовольствия, то ли от страха.