Почти во всех окнах особняка горели огни, и от этого они почувствовали странное облегчение, несмотря на все опасности, которые еще грозили им впереди – ведь они приступали к выполнению самой сложной части своего плана. Они шли к этим огонькам сквозь тьму, словно к далекому маяку, указывающему верный путь в бурную ночь.

Они пересекли лужайку и ощутили более твердую почву под ногами. Заскрипел гравий. Все трое рванулись вперед, не слишком заботясь об укрытии на тот случай, если из дома за ними кто‑то следит. Впереди показалось парадное крыльцо; двери под навесом казались темным входом в таинственную пещеру. Флинн изо всех сил старался поспеть за двумя своими товарищами. Боль в вывихнутой лодыжке очень мешала ему; он засунул руку в карман своей куртки, нащупывая пальцами пистолет – прикосновение к оружию немного облегчала его страдания. Внезапно он застыл на месте, чуть повернувшись в сторону.

Он заметил свет фар. Огни приближались к ним!

По дороге мчалась машина. Три мужские фигуры застыли, выхваченные из темноты ослепительными лучами прожекторов. Послышался визг тормозов, и машину резко занесло на влажной дороге, прежде чем она остановилась шагах в двадцати от них. Дверцы открылись. Кто‑то закричал.

Глава 46

Шаг к гибели

Язычки пламени свеч дрогнули и потускнели; над ними поднялись легкие струйки дыма. Клин подошел ближе; его руки, сжимавшие черную чашу, казались синевато‑багровыми на фоне черного одеяния. Чаша, которую он нес, была покрыта сверху темной материей, ниспадавшей широкими складками.

Глаза всех присутствующих в комнате были устремлены на Клина, вышедшего из алькова, расположенного за алтарем; стояла жуткая тишина, нарушаемая лишь звуками капающей воды, шарканьем ног Клина и потрескиванием горящего воска. Инстинкт подсказывал Холлорану, что сейчас самое время освободиться от стягивающей горло петли, вырваться из рук араба, стоящего за его спиной; однако на него нашло странное оцепенение, и он почувствовал, что не может шевельнуться.

Клин пошатнулся, словно ноша была непосильной тяжестью для его ослабевших рук; однако он удержался на ногах и, издав протяжный, хриплый полувздох‑полустон, еще медленнее заковылял вперед.

Издалека донесся глухой раскат грома – казалось, он исходит не с небес, а откуда‑то из мрачных глубин подземелья.

В конце концов Клин – или то уродливое создание, в которое превратился Клин – добрался до широкой каменной плиты, на которой лежало неподвижное тело. Опираясь о ее край одной рукой, он попытался улыбнуться – возможно, то была улыбка торжества – но непослушные губы дрогнули, лишь чуть‑чуть обнажив желтоватые зубы. Руки его сильно дрожали, когда он ставил чашу на алтарь. Сдернув с нее покрывало, он отбросил легкую ткань на пол. Затем Клин погрузил в чашу обе руки, очевидно, чтобы вынуть из нее скрытый от глаз безмолвных наблюдателей предмет. Затем протянул руки над густо поросшим волосами животом своего телохранителя, бережно сжимая в них свою драгоценную ношу.

– Его верные ученики, его преданные последователи и священники, – раздался хриплый шепот, – сберегли его искалеченное тело. Они спрятали Бел‑Мардука так глубоко, что ни одна живая душа не могла догадаться о том, где оно находится. А вместе с заживо погребенным телом они схоронили и тайное знание, открытое Бел‑Мардуком людям. В этой темнице могучий дух был заточен несколько тысяч лет, ожидая, пока в нее не проникнет человек... этим человеком стал я...

Он осторожно положил то, что держал в руках, на каменную плиту рядом с неподвижным телом, так, чтобы все окружающие могли видеть этот странный предмет.