Наследнику герцога Феррары и Модены сильно не нравилось услышанное. Он искал доводы против, но… они ускользали либо не были достаточно весомыми для того, чтобы изложить их отцу. А тот видел моральные терзания Альфонсо и более того, хорошо понимал.

— Жертвуем часть для спасения целого.

— Но сама Модена, иные крепости! Если их не разрушат французы, то эти Борджиа… Они могут и не уйти оттуда, куда ступили ноги их солдат.

— Уйдут. Подумай хорошенько, Альфонсо, они в любом случае не останутся там. Если первый удар французской армии заставить союзные силы Рима, Флоренции и Неаполя отступить, то тут и пояснять нечего. Если же случится чудо, и Борджиа разгромят Карла VIII и его маршалов, то они двинутся на Милан. Им нет пользы ссориться с нами, а вот вред велик. Что, если мы ударим им в спину, стремясь вернуть своё? Нет, в обоих случаях флаги Борджиа не будут реять над Моденой. А разрушения… их всё равно не избежать, можно лишь уменьшить. Именно это я и предлагаю. Лучшее из худшего.

Эрколе д’Эсте был искренен, когда говорил эти слова. Обманывать сына и наследника в таких делах было бы себе дороже. Ему и самому очень не нравился имевшийся выбор, но герцог отдавал себе отчёт в том, что хорошие дороги либо закончились, либо были перекрыты обстоятельствами непреодолимой силы. Им, семейству д’Эсте, оставалось лишь попробовать не только уцелеть, но и сохранить как можно больше сил военных и финансовых. Потом, после того как закончится первая стадия войны между Францией и сколачиваемой Борджиа коалицией, значимостьего, герцога д’Эсте может значительно вырасти. А ещё тех, у кого хватит хитрости и ума оказаться в стороне от первых, самых жарких сражений. В том же, что они будут, герцог Феррары и Модены даже не думал сомневаться.

* * *

Рим, замок Святого Ангела, июль 1493

Ночь — такое особое время, когда мысли то и дело лезут в голову. Самые разные, даже те, которые не очень-то хочется туда пускать. Родриго Борджиа не был исключением. Лёжа в кровати и слушая едва слышное посапывание прижавшейся к нему юной красавицы Джулии Фарнезе, понтифик никак не мог перестать думать о делах внутри Вечного Города, поблизости от него и даже в краях куда более отдалённых. Такое уж было время, ведь вместе со столь желаемой властью пришли и новые заботы, от которых порой хотелось выть на луну.

Чезаре, довольно неожиданно взявший на себя немалую часть забот с самого начала понтификата, одновременно подбрасывал всё новые и новые дела, от которых просто нельзя было отмахнуться. Слишком уж много полезного они обещали принести в будущем. Некоторые уже приносили… Но возраст! Над временем никто не властен, даже он, наместник бога на земле по мнению многих и многих.

Тело начинало подводить. Пока ещё это были лишь первые осторожные напоминания, но игнорировать их Борджиа не собирался. Слишком многое успел повидать, тем более тут, в Риме и особенно в Ватикане. Постоянное напряжение духа и разума плохо влияло на тело человеческое, этот столь уязвимый и хрупкий сосуд. Чуть переоценил возможности этого сосуда в преклонные года и… вот уже и дух выскользнет, оставив лишь материю, недвижную, инертную… бесполезную. А он ещё слишком многое не успел.

Отсюда и ограничение вина, по возможности длительный сон… Вот только ограничивать себя в еде и тем более женском обществе Родриго Борджиа даже не намеревался, считая, что иначе зачем она, эта самая жизнь, если не проводить её так, чтобы не вспоминать минувшее с довольной улыбкой. Образ жизни эпикурейцев и гедонистов был ему куда ближе, нежели мрачное и скучное бытие аскетом.