Я тащил волокушу, а Чунг шагал впереди.

– Знаешь дорогу? – спросил, кивнув на раненого. – Его к своим надо!

Вьетнамец мотал головой и, горячо жестикулируя, доказывал, что лучше дойти до базы его отряда.

Вот же! Не понимает, мартышка, что мне бы побыстрее отсюда слинять. Не моя это война. Что я здесь забыл? И эта мерзкая паутина, что облепила лицо, бесит меня больше, чем американцы. Ладно… Пусть ведет. Вариантов два: сдохнуть или идти за Чунгом. Дорогу он явно знает, даже карту не стал смотреть.

Груженные барахлом и раненым покинули тоннель. Я тянул груз, словно бурлак на Волге. Но там бородатых много было, а я один корячусь. И борода у меня поменьше. Хотя теперь можно вообще не бриться. Аленка все пилила «сбрей» да «сбрей». Пришлось урезаться до эспаньолки. Все! Аленки больше нет, а борода есть и будет. Как у Льва Толстого отращу.

Поднявшись наверх, рукавом форменной куртки смахнул пот со лба. Жара за тридцать, влажность как в сауне. Но трофейная шкурка добрая. Просторная и дышит отменно. Надо было еще шейный платок у жмуров подрезать. Пот вытирать. Но не было там платков без крови, а я брезгливый, хоть и детдомовский.

Час протопали, а устал, как после двухчасовой тренировки на сушку. Благо привычен тяжести ворочать, а так бы не вывез с такой поклажей.

Азиат шнырял впереди, будто хорь на охоте. Я только и видел, как среди кустов мелькает его тщедушное тельце. Я же брел по джунглям, словно бык посреди шоссе. Напрямки и не сворачивая. Не до конспирации мне, от жары бы не сдохнуть. Пока у меня вьетнамец есть, можно пренебречь предосторожностью.

Шаг, второй, еще… Мышцы стали забиваться. Нужно перерывчик сделать. Как в качалке между подходами, иначе потом «вес» не возьму.

– Стой! – крикнул я проводнику. – Перекур. И Ваньке укол надо сделать.

Вьетнамец подскочил ко мне, затараторил:

– Нельзя останавливаться, американцы придут. Скоро. По следам найдут, это легко. – Чунг действительно прилично говорил по русски. Похоже, тут не только советские братья по оружию расстарались, но и какая нибудь московская языковая кафедра, не меньше. Правда, слова он произносил как то мягко и протяжно, будто француз педрила: «ньельзя», «амерьика анцы», «льегко о». Да еще иногда ставил не так ударения, но я то по вьетнамски вообще ни в жопу копытом. Так что на моем фоне парень вообще красавчик. А Чунга Чанга тем временем продолжал: – Надо уходить. Ивана брать нельзя. Его не спасем и сами не уйдем.

– Все уйдем, – с нажимом произнес я, давя внутри злость. Щаз, не уйдем мы… Умоются и кровью обхаркаются. – Бросишь товарища – бросят и тебя. Усек?!

Чунга просто кивнул и вроде успокоился. По крайней мере, пока. Главное – на патриотизм давить. Он то за свою землю кровь проливает, а я хрен знает, как здесь вообще очутился. Может, от ядерного удара преломление какое случилось? Континуума или другого синхрофазотрона. Я в этом сильно не разбираюсь. Не скажу же я ему, что Рязань – это мой пропуск к своим, и у меня меркантильный интерес к спасению советского «Райана». Но не совсем же я скотина. Не только поэтому впрягся в повозку и осликом вьючным прикинулся. Все таки Иван… Он свой. В детдоме за своих держались. По зубам получали, но держались.

Я отдышался, вытащил из рюкзака подсумок болотного цвета с красным крестиком на клапане и распотрошил его содержимое. Бинты, таблетки, жгут, присыпка какая то. Черт! Шприцов и ампул нет! Как так?!

Взял в руки флакон из оранжевого пластика с надписью «Bacitracin». Любой дурак знает (слава богу, я не такой – я, скорее, умный отморозок), что все, что оканчивается на «цин» – является антибиотиком, а не китайской династией.