|
Ксения сказала, что прекрасно помнит, во что я одевался: в полосатую самовязанную кофту, застёгивающуюся на молнию. Точно — я уже и забыл про это сам, точно: самовязанную, с чёрной молнией-трактором, страшным в то время дефицитом. Кофта была вязана из голубых, синих и чёрных ниток, её связала моя мать. И вот я забыл всё это, а она помнила. Ксения вдруг положила свою узкую ладонь на мою руку. — А ведь я, Серёжа, была влюблена в тебя тогда. Она закинула голову и медленно выдохнула. — Я тебя больше жизни любила, а нашу Констанцию вовсе хотела отравить. — Это Миледи может отравить Констанцию, а тебе нельзя. — Я знаю. Знаю. Но всё равно — очень сложно смириться с судьбой не Констанции, а этой девочки- служанки… Англичанки… Как её звали — Китти? Бетти? Ты помнишь, как её звали? — Кэт, кажется. — Да. С этой ролью смириться сложно, но я смирилась, я понимала, что вы все меня просто не замечаете, поэтому прожила целую воображаемую жизнь с тобой, в которой мы ругались, ссорились, сходились и расходились. А потом я поступила на филфак — отец этого, кажется, так и не заметил. Он говорил, что его дело воспитывать и духовно развивать своих детей, а пелёнки и прочие заботы не для него. Но филология ему была не интересна, и с развитием как-то не вышло. Потом мать забрала меня к себе и вот я прожила долгую-долгую спокойную жизнь вдали от вас и от отца. И замуж я вышла медленно, и развелась также медленно и спокойно, будто двигаясь в какой-то вате. В общем, это была жизнь рыбы в аквариуме. А вчера, когда мы столкнулись с тобой на бульваре, я вдруг поняла, что этой жизни будто бы и не было. Нет, не на похоронах отца, там ты был ужасно гадкий и совершенно пьяный — я даже испугалась, а именно на бульваре. — Да, когда я к вам пришёл, я уже был нехорош. — Не то слово! — Она тихонько засмеялась, а потом продолжила: — А вот на бульваре ты был совершенно другой, куда лучше. Ты был как затравленный волк, но не упавший духом, а просто тревожный, всё ещё опасный для загонщиков. Вот ты какой был. И тут мы поцеловались. Это вышло как-то просто и естественно. — Я не очень хороший волк, — сказал я. — Я пугливый волк. — Ты волк, который увидел флажки и пока не знает, как поступить. Она пришла ко мне, когда я уже лёг. Я страшно заскрипел кроватью, отодвигаясь, чтобы дать ей место. — Я боюсь, — сказал я. — Нет. Не надо бояться. Есть только мы, и больше ничего нет. — Это как? — А вот так. Есть только мы. Хочешь, я тебе помогу? — Ну вот уж нет. — И мы крепко поцеловались. Она перевернулась на спину и сказала: — Мне стыдно. Мне отчего-то с тобой стыдно — я ведь знаю тебя столько лет. Ты знаешь, я воображала себе, как у нас это могло быть. — И как? — По-моему, жуткая порнография. — Это всё от невинности. — Да, когда у тебя мало возможностей, воображение ужасно разыгрывается. Просто ужасно — а, чтобы ты знал, женское воображение куда более развратно, чем мужское. |
