— Надо признаться, вы правы, — подумав, ответил Лесдигьер. — И если Гиз столь же безрассуден, неистов и горяч, как о нем говорят, то ему ничего не стоит напасть на собрание мирных людей. А оправдаться будет легко: скажет, что они первыми напали на него. Поверят Гизу, а не протестантам, будь они хоть сотню раз невиновны. Наша религия — религия бесправных и угнетенных. Нас считают бунтовщиками против светской и духовной власти. Нас предают гонениям и сжигают на кострах только за то, что мы увидели воочию всю порочность, продажность и бесстыдство церковников. При этом, вопреки их суждениям о нас, мы никогда не замышляли против них ни заговоров, ни убийств.

— Франсуа, вы, кажется, увлеклись. Мы говорим сейчас, как помочь вашим братьям по вере.

Лесдигьер рывком поднялся на ноги:

— Камилла, я сейчас же поскачу в Васси и предупрежу их об опасности!

— Собрание назначено на двенадцать часов дня первого марта.

— Послезавтра… У меня в запасе примерно пять часов до темноты сегодня, целый день завтра и плюс утро следующего дня. За это время я доскачу до Васси…

Вдруг он хлопнул себя по лбу:

— Черт возьми, да ведь именно в это время герцог должен быть близ Васси! Герцогиня Диана говорила об этом с одной из придворных дам королевы-матери в галерее Лувра. Будто бы все подстроено нарочно! Уж не было ли среди наших братьев предателя, устроившего такую ловушку?

— Откуда мне знать? — пожала плечами баронесса.

— Я вас ни в чем не обвиняю, Камилла, я только силюсь понять, как мог на тайное собрание протестантов попасть вражеский лазутчик! Ну, ничего, я исправлю эту оплошность своих братьев.

— Что вы намерены предпринять, Франсуа?

— Я ведь сказал, что немедленно выезжаю.

— Ах, я так боюсь за вас, Франсуа, и все же не в силах удержать. А ведь может статься, вы не вернетесь оттуда…

Лесдигьер усмехнулся:

— Пустое. Что такое смерть, как не та же жизнь, и отдать ее за свои убеждения — святое дело. А теперь прощайте, я должен ехать.

— Постойте же, неугомонный! На чем же вы поедете, ведь у вас нет коня?

— Я вернусь во дворец и возьму лошадь на конюшне.

— Да ведь вы сами говорите, что дорога каждая минута. Возьмите моего рысака и скачите. Сумасшедший… — добавила она тише. — Франсуа, постойте, куда же вы?

— Вниз, за вашей лошадью.

— А как же герцогиня Ангулемская? Что она скажет, узнав о вашем внезапном отъезде?

— Я думаю, Камилла, вы выручите меня из этой беды. Изложите герцогине все детали нашего плана. Думаю, она простит мне этот дерзкий шаг, ведь моей заступницей явитесь вы. Прощайте, мадам!

— Франсуа… вы забыли…

Лесдигьер вернулся, с улыбкой обнял Камиллу, поцеловал в губы и только после этого спустился вниз.

— Ах, только не загоните мою лошадь! — крикнула Камилла, перегнувшись через перила. — Она дорога мне как память!

Через минуту по булыжной мостовой послышался торопливый цокот лошадиных копыт, удалявшийся в сторону Сент-Антуанских ворот.

* * *

Камилла не спешила нанести визит герцогине Ангулемской, давая возможность Лесдигьеру уехать как можно дальше. Когда подруги встретились, баронесса тут же рассказала о спешном отъезде молодого гугенота.

— Да он что, в самом деле, — не на шутку встревожилась Диана, — вообразил себя Геркулесом, вздумавшим совершить тринадцатый подвиг? А ты, Камилла, куда смотрела? Зачем ты его отпустила? Ужели и впрямь думаешь, что ему удастся уговорить гугенотов?

— Ах, Диана, он молод, как Нарцисс, и горяч, как Франциск де Гиз.