— Интересно, — сказал Гук, — а у Грымзы есть совесть?.

Виктор пожал плечами.

— Наверное, есть, — продолжал Гук, — но она ее не чувствует. Как бывает, когда ногу отсидишь, знаешь?

Виктор кивнул:

— Значит она, что, совесть отсидела?

— Вроде того, — согласился Гук.

Хор кузнечиков стал громче. Деревья расступились, и Виктор с Гуком вышли на поляну, окруженную со всех сторон жасмином. На холмике, впереди, на инструментах играл сводный оркестр кузнечиков и сверчков. На нависающих над холмом ветвях расселись светлячки, освещая пространство вокруг холмика. На бревнах лежащих поперек поляны, расселась разнообразная лесная публика, часть которой Виктор видел при походе на Грымзу.

Виктор с Гуком уселись среди группы веселых усатых водяных, опутанных тиной и белыми речными цветами.

Вольный наигрыш оркестрантов прекратился, крупный кузнечик постучал дирижерской палочкой по пеньку, с которого управлял оркестром, и зазвучала красивая, немного грустная мелодия. Светлячки снялись со своих мест и поднялись в ночной воздух над площадкой. Они кружились, согласно музыке, и сливались в удивительные узоры, навевавшие почему-то одновременно тоску и радость. Узоры то складывались, то распадались и, казалось, что это часть звезд сорвалась со своих мест и теперь в танцах соединялась в новые, доселе невиданные, созвездия, мерцая голубым, желтым и зеленым светом, который искрами отражался в глазах взволнованных зрителей.

Вдруг раздался шелест крыльев, и на сук березы над холмом опустился черный дрозд. Музыка разом прекратилась. Светлячки остановили свое движение. Все замерло. И тут, в абсолютной тишине, запел дрозд. Он пел, и его голос, все усиливаясь и усиливаясь, летел с жасминовой поляны. Виктору казалось, что он перестал существовать. Что он растворился в сумерках и стал большим-большим. Ему чудилось огромное синее море, над которым вставало солнце. Летний теплый ветер. Запах осенних листьев и река, медленно текущая в тумане.

Когда дрозд прекратил пение и улетел, Виктор не сразу пришел в себя. Он все еще видел перед собой синие отблески моря. Потом оркестр заиграл танцевальную музыку, и светлячки закружились в стремительном хороводе. Часть слушателей повскакивала и пустилась в пляс. Особенно удивительным был один старый пень, прыгавший, выкидывавший коленца и сыпавший вокруг желтой трухой. Водяные встав в кольцо, тоже лихо прыгали и трясли бородами из тины. Вдруг на площадку серой молнией метнулось что-то мохнатое и полосатое.

— А-а-а! Грымза! — заверещал чей-то пронзительный голос.

Поднялся жуткий переполох. Народ, никак не ожидавший вторичного появления Грымзы, хлынул во все стороны. Два ежа свернулись прямо посреди площадки. Третий никак не мог, потому что был с барабаном. Голодная Грымза, не имея выбора, схватила бедолагу за лапу и кинулась в сторону Виктора, окаменевшего от такой стремительной смены событий.

Видимо она приняла его за валун из-за неподвижности. В этот решительный момент Виктор вспомнил про сельдерей и взял его на изготовку. Примерившись, он попытался хлестнуть по хищнику, но удар пришелся по старому пню, который был глуховат и все еще продолжал танцевать на краю поляны. Грымза, шарахнувшись от запаха сельдерея, пронеслась мимо. Лесной народ никак не мог организовать оборону.

Грымза, ослепленная светляками, боялась нырнуть в лес, чтобы в темноте не врезаться в дерево. Обезумевшая, она металась по поляне. Еж орал. А его барабан весело постукивал по кочкам. Пень, видимо принявший стук барабана за очередную мелодию, тщетно пытался попасть в такт.

Тут над поляной пронеслась мелодия флейты. Нагнав Грымзу, она влетела ей в уши и оттуда загремела «Барыня». При первых аккордах народной песни Грымза встала на задние лапы, отпустив еже, поставила передние на бока, сделала шаг влево, потом вправо и лихо пошла отплясывать «Барыню» под аккомпанемент лившейся из ее ушей музыки.