Неожиданно в сознании его всплыли картины, виденные им на выезде из Террено, и Гольди нахмурился. Повернувшись к навесу, под которым замерли три человека, прошел к старику и, усевшись напротив него, протянул:

– Синьор Аз Гохар, не пора ли вам рассказать нам о гулах?

Бен Аз Гохар оторвался от упаковки миндального печенья и перевел взгляд на комиссара. Джей Адамс и Паола механически взглянули на старика.

Секунду Аз Гохар сидел молча, глядя на Гольди и словно не зная, что ответить ему, наконец выдавил:

– Рассказать вам о гулах? Из груди его вырвался вздох.

– Не так это просто – в двух словах этого не сделаешь. – Он взглянул на часы, стрелки которых показывали четверть первого. – Для этого потребуется не менее часа!

– Ничего, этот час у нас есть. Пока гулы не начнут действовать, мы тоже ничего сделать не сможем, – произнес Гольди.

Старик скользнул взглядом по лицам сидящих – у Паолы в глазах светилось отчаяние, и ее, кажется, совсем не интересовало, что мог сказать Аз Гохар, на лице Джей Адамс отражалась усталость, – потом поднял банку и сделал глоток. Неожиданно у комиссара возникло странное чувство, что Аз Гохар специально оттягивает время, не желая отвечать ему.

Он нетерпеливо шевельнулся на стуле и повторил:

– Синьор Аз Гохар, вы обещали рассказать нам о гулах. Мы ждем…

Черное дуло, обрамленное серым прямоугольником стали, завораживало, словно створ волшебной пещеры. Глядя в его манящую черноту, так просто было поверить, что в нем разрешение всех проблем, что достаточно легкого нажатия на курок, и он избавится от этих страданий: не будет боли, заполнившей грудь, пустоты, разрывающей душу, и отчаяния – невыносимо‑тоскливого, в миллионы раз худшего, чем мгновенная смерть.

Черный кругляшок приближался к нему, разрастаясь и заполняя собой все вокруг. Внезапно вселенская чернота проглотила его, окутав непроницаемым коконом, и только яркими метеорами проскальзывали в ней обрывки воспоминаний.

Утро этого дня: они завтракают на веранде, Нанда озорно смотрит на мать. Он спрашивает, не хочет ли она снова побывать в доме у дедушки и поиграть с его догом? Нанда смеется, отчего становится видна дырка на месте выпавшего зуба, и отвечает: «Конечно!»…

Два года назад: день рождения дочери. Доминик Пальоли приносит ей в подарок плюшевого зайца. Нанда бросается целовать его – она всегда любила Доминика и, сколько ни говорил он ей, называла его «дядя Толстуш», – а потом начинает носиться по саду вокруг импровизированного стола, устроенного под эвкалиптами…

Пять лет назад: у Нанды какая‑то редкая болезнь. Лекарство от болезни есть только в Голландии. Он отправляет за лекарством Армандо, а сам сидит у кровати дочери, попеременно с Мальдой, не спит двое суток, пока не приезжает помощник. Нанде дают лекарство, но еще сутки, пока оно не начинает действовать, он не ложится…

Шесть лет назад: самый разгар Большого передела Террено. Жена и дочь далеко от Италии, но каждый вечер Мальда звонит ему, и он слушает голос Нанды, которую Мальда подносит к трубке, и если в эту минуту приезжают Доминик и Армандо, он заставляет их ждать, и они ждут, хотя где‑то льется кровь и нужно принимать срочное решение, пока дон Франческо слушает лепет дочери…

Десять лет назад: они с Мальдой в семидесяти километрах к северу от Реджоди‑Калабрия, на берегу Тирренского моря, – это их медовый месяц. На прибрежной вилле, охраняемой людьми Эрбы, они с женой проводят месяц между кроватью и морем. Никогда больше не чувствует он себя настолько расслабленным и счастливым, свободным от всех забот и волнений.