То змей блистает чешуей!..

         Твоею гривой, в поле брани,

         Стирал я кровь с могучей длани;

         В степи глухой, в недобрый час,

         Уже не раз меня ты спас.

         Мы отдохнем в краю родном;

         Твою уздечку еще боле

         Обвешу русским серебром;

         И будешь ты в зеленом поле.

         Давно ль, давно ль ты изменился,

         Скажи, товарищ дорогой?

         Что рано пеною покрылся?

         Что тяжко дышишь подо мной?

         Вот месяц выйдет из тумана,

         Верхи дерев осеребрит,

         И нам откроется поляна,

         Где наш аул во мраке спит;

         Заблещут, издали мелькая,

         Огни джематских пастухов,

         И различим мы, подъезжая,

         Глухое ржанье табунов;

         И кони вкруг тебя столпятся…

         Но стоит мне лишь приподняться;

         Они в испуге захрапят,

         И все шарахнутся назад:

         Они почуют издалека,

         Что мы с тобою дети рока!..»

         Долины ночь еще объемлет,

         Аул Джемат спокойно дремлет;

         Один старик лишь в нем не спит.

         Один, как памятник могильный,

         Недвижим, близ дороги пыльной,

         На сером камне он сидит.

         Его глаза на путь далекой

         Устремлены с тоской глубокой.

         «Кто этот всадник? Бережливо

         Съезжает он с горы крутой;

         Его товарищ долгогривый

         Поник усталой головой.

         В руке, под буркою дорожной,

         Он что-то держит осторожно

         И бережет как свет очей».

         И думает старик согбенный:

         «Подарок, верно, драгоценный

         От милой дочери моей!»

         Уж всадник близок: под горою

         Коня он вдруг остановил;

         Потом дрожащею рукою

         Он бурку темную открыл;

         Открыл, – и дар его кровавый

         Скатился тихо на траву.