ГУБЕРНАТОР УАЙЗ. А не подвергнуть ли его медицинскому освидетельствованию? Если б его признали сумасшедшим…

ХАНТЕР. Его не признают сумасшедшим. Пока основательность суждений, четкий ход мысли, отличная память, ясность взглядов служат свидетельством того, что человек в здравом уме, до тех пор Джона Брауна будут признавать нормальным. Сомнение в его невменяемости высказано, теперь пусть оно бросает тень на суть дела. Если же настаивать, чтобы по этому поводу дано было окончательное заключение, мы проиграем.

СЕНАТОР МЕЙСОН. И все-таки, что ни говорите, в таком вопросе, как рабство, он безумен.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Если одержимость единой идеей есть безумие, то он безумен. Но тогда безумны были пророки Моисей и Магомет, Иисус Христос и великое множество других поборников общественных и религиозных преобразований, ибо каждый из них имел особое представление о том, что такое Человек на земле, и всеми способами добивался того, чтобы это представление воплотилось в жизнь… Если общепринятые в мире взгляды претерпят изменения и институт рабства будет упразднен… (предупреждающе поднимает руку)… а это вполне может случиться…

СЕНАТОР МЕЙСОН. Но в Библии рабство одобряется.

ПОЛКОВНИК ВАШИНГТОН. Мы приводили выдержки из Библии, доказывая, что рабство есть благодать, дарованная нам всевышним. На Севере с такой же легкостью приводят выдержки из той же самой Библии, доказывая, что рабство есть вопиющее зло.

^{Входит посыльный, подает Хантеру записку, уходит.}

ХАНТЕР. Только что из тюремной камеры принесли Джона Брауна. Мне пора возвращаться в суд.

^{Барабанная дробь. Свет на площадке гаснет; освещается площадка, изображающая зал суда, на нее тем временем переходит Хантер.}

СУДЬЯ ПАРКЕР. Имеете ли вы сказать что-нибудь раньше, чем я оглашу приговор?

ДЖОН БРАУН. Вы вытребовали меня в суд внезапно. Я не рассчитывал, что мне вынесут приговор до того, как состоится суд над другими обвиняемыми. Я не подготовился.

СУДЬЯ ПАРКЕР. Если вы имеете что-то сказать, говорить нужно теперь.

ДЖОН БРАУН. Этот суд признает действенность закона божия. Я вижу, что здесь целуют книгу — целуют Библию, которая учит золотому правилу: не делай другому того, чего не желаешь себе. Она также учит меня помнить, что, пока другие томятся в оковах, вместе с ними скован и я. Я старался жить, следуя этим наставлениям. Я верю, что, вступившись за сирых и поруганных чад господних, я не зло творил, но добро. Прибегни я к тем же действиям, в каких здесь признаюсь, — прибегни я к ним, дабы вступиться за богатых, за власть имущих, за просвещенных и иже с ними, претерпи и выстрадай я при этом то же, что и теперь, все до единого в этом суде признали бы такие действия достойными скорее не кары, а награды. Ну а теперь, если сочтут необходимым отнять у меня жизнь, дабы кровь моя смешалась с кровью моих трех сыновей, с кровью миллионов в этом краю рабства, чьи права попраны жестоким и несправедливым законом, будь по сему. Я подчиняюсь. (Он озирается вокруг. Продолжает значительно, серьезно). Я убежден теперь, что преступления, в которых повинен этот край, не смыть иначе, как потоками крови. Строя свой замысел, я лелеял надежду, что осуществлю его без большого кровопролития. Но мой замысел рухнул. Думаю, что теперь этой стране ничего не остается, кроме как пройти очищение кровью.

СУДЬЯ ПАРКЕР. Джон Браун, я выношу нам смертный приговор. Декабря второго дня, 1859 года, то есть по истечении тридцати дней, вы должны быть повешены. И да помилует господь нашу душу.

<sup>Свет меркнет, все тем временем уходят. Джон Браун переходит на площадку, изображающую его тюремную камеру в Чарлстоне, штат Виргиния.