МЭРИ. Промысл божий лучше твоих планов, иначе господь не помешал бы тебе исполнить то, что ты задумал.

ДЖОН БРАУН (скорбно). Но как я обманулся в самом себе! Какая была непростительная ошибка упорствовать, когда военная обстановка стала меняться не в мою пользу. Отчего я тут же не отступил, не ушел в горы?

МЭРИ. Мог бы Самсон разрушить храм филистимлян, не открой он Далиле, в чем таится источник его мощи?

ДЖОН БРАУН. Я верю: ничто из того, что я выстрадал и что мне предстоит еще выстрадать, не пропадет даром для дела божия и человеческого. Я верую в это. Я это знаю. Но я все же хочу спросить — я спрашиваю, — когда, когда же слуге и сподвижнику господню, когда смертному сподвижнику господа дано постигнуть сполна божий промысл, дабы служить ему столь же смиренно, но с большим разумением? (Помолчав, отвечает себе). Похоже, что откровение приходит только в последнюю минуту. Тяжко подчас торить свой путь и не извериться, великое нужно мужество, чтоб быть сподвижником господа.

МЭРИ (отдавая ему куртку). На, надень.

^{Он повинуется.}

В какой ты завтра будешь рубашке?

^{Он показывает. Она осматривает рубашку и опять принимается за шитье.}

Пуговица отлетает.

ДЖОН БРАУН. Мэри, ты очень меня порадуешь, если расскажешь немного о том, как идут у тебя дела на ферме, что хорошего, что плохого.

МЭРИ. Сена мы напасли вдоволь. Корове и лошади хватит до весны, а там на подножный корм.

ДЖОН БРАУН. Сено — это хорошо. Зимой сено покупать — разоренье.

МЭРИ. Горох совсем не уродился. Зато урожай на фасоль, картошки нарыли, да есть репа, есть морковь. Зиму прокормимся.

ДЖОН БРАУН. Это ты всегда умела. Спасибо за новости.

МЭРИ. Теперь я хочу у тебя что-то спросить. Почему ты не позволил, чтобы я приехала повидаться с тобой три недели тому назад? Ведь губернатор Уайз дал мне разрешение. И сегодня почему не хотел, чтобы я приехала?

ДЖОН БРАУН. Из-за расходов. (Отвечая на ее немой взгляд). На эту поездку уйдет все немногое, что у тебя есть, — а на что ты купишь муку, чтобы печь хлеб, на что купишь одежду к зиме себе и детям?

МЭРИ. Но разве для нас не утешение увидеться еще раз?

ДЖОН БРАУН. Мы заплатим за него в девять часов болью разлуки.

МЭРИ. Если одно невозможно без другого, я согласна принять и то, и другое.

ДЖОН БРАУН. Мэри, рассказывают разное, но толком ничего не узнаешь. Что сталось с телами Оливера и Уотсона?

МЭРИ. Что же тебе рассказывали?

ДЖОН БРАУН. Что якобы студенты местного медицинского училища выкрали из могилы тело Уотсона и произвели вскрытие. Верно это?

^{Молчание.}

Скажи правду. Не скрывай.

МЭРИ. Они сняли с трупа кожу и покрыли ее лаком. Теперь у них идут споры. Одни хотят сохранить кожу в таком виде, как есть, лакированной. Другие хотят набить чучело и выставлять его напоказ на ярмарках и в цирке. Есть и третьи, те хотят кожу раскроить, нашить охотничьих кисетов и распродать как сувениры.

ДЖОН БРАУН. А какая участь постигла тело Оливера?

МЭРИ. Тела Оливера и Ньюби положили лицом к лицу, грудью к груди, завели им руки так, что они как бы держат друг друга в объятиях, и бросили в общую могилу… Неужели они думали, что осквернят останки нашего сына, похоронив его вместе с негром?.. Они неподвластны поруганию. Оба они — святыня… Не меня оплакивайте, дщери Иерусалимские; себя оплакивайте и сынов ваших.

ДЖОН БРАУН. Мэри, старайся вновь возвести разбитые стены нашей некогда крепкой семьи, найти наилучшее применение каждому камню, какой еще уцелел.

МЭРИ. Я сложу стены заново… А что будет с твоими останками?

ДЖОН БРАУН. Я думаю, ты их не получишь.