XXX

Тумр был в таком же состоянии, как и в ту ночь, когда он увидел возвратившийся табор. Он не видел, куда бежал, не слышал воплей догонявшей его Азы, не заметил, как темная чаща окружила его и как он ударился лбом о толстый пень дуба и упал, обливаясь кровью.

Над ним шумела непогода, ломались деревья, летали стаи воронов, спугнутые завыванием ветра и дождем. Тумр в беспамятстве целую ночь пролежал на голой земле, только холод утра и истощение сил разбудили его. Но с ним вместе проснулась и мысль о самоубийстве и теперь сильнее, чем когда-нибудь, овладела своей жертвой.

Он схватил пояс и стал искать толстую ветвь. Тут он вспомнил шалаш, когда-то указанный ему Янкой, и побрел отыскивать место, отмеченное народным проклятием.

Но, не зная хорошо местности, он долго ходил взад и вперед, истощил последние силы и, может быть, все кончил бы на первой кривой сосне, если бы сквозь чащу леса не проглянула развалина жилища лесника.

Тумр вперил в нее блуждающие глаза и остановился.

Одна балка была укреплена не слишком высоко и в куче разбросанного, изгнившего дерева сохранилась от повреждения. Не колеблясь ни минуты, он развязал красный пояс и один конец забросил на балку. В то самое время, как он завязывал петлю и затягивал узел, невдалеке раздался пронзительный смех. Испуганный цыган оглянулся, на пне против развалившегося шалаша сидел Янко-дурачок и хохотал во все горло.

— Доброго утра! — крикнул Янко, снимая свой сломанный колпак и низко кланяясь. — Наконец-то ты принялся за работу! Хорошо, что я тебе указал место, пригодилось! Ничего, ничего! Я не мешаю, — продолжал Янко, смеясь. — Я не мешаю, мне хочется посмотреть, как это делается, пожалуй, пригодится при случае. Продолжай, любезный. Небось, я не обрежу, у меня и ножа никогда не бывало!..

Тумр дрожащими руками связывал и развязывал узлы, ему стало стыдно.

— Я давно знал, — продолжал Янко спокойнее, — что ты так кончишь, только не думал, чтобы так скоро. Ну, и лучше! Кончай же, кончай! Не теряй попусту времени, а как околеешь, я дам знать в село, чтобы не искали долго.

— Провались ты сквозь землю! — закричал цыган иступленным голосом. — Не смейся!

— Как можно смеяться над тем, кто держит в руке жизнь человека? Да ты не стыдись, продолжай, ведь мы старые знакомые…

— Дай хоть умереть спокойно!

— Разве я мешаю? Сохрани Бог! Если бы ты спросил меня, что тебе делать, я давно посоветовал бы тебе повеситься! Мотруне без тебя, дармоеда, легче будет, да и тебе, я думаю, в петле будет приятнее, чем в холодной и пустой избе, а? Не правда ли? Э! Да ты, я вижу, плут! Ты шутишь только! — закричал Янко со смехом после непродолжительного размышления. — Ты мастер делать виселицы, а повеситься не сумеешь. Помог бы я тебе, да боюсь, того и гляди, беду наживешь… Хитрое ли дело, продеть в петлю голову, отбросить бревно, вон то, что под ногами и…

Слова эти в ушах Тумра звучали как-то несвязно и неясно, как шелест осиновых листьев, но он чувствовал, что в них заключалась злобная насмешка.

— Э! Да ты и вправду шутишь и пробуешь, — продолжал Янко с убийственным хладнокровием. — Мне некогда ждать… да и тебе оттого не легче… Вижу, ты трус… и повеситься не можешь.

Тумр ясно сознавал смысл последних слов: в другое время он бы почувствовал себя смертельно оскорбленным, но теперь, не слушая дурачка, не глядя на него, он сунул голову в петлю, оттолкнул бревно, служившее подмостком, и повис. Янко спокойно встал с места, поклонился трупу цыгана и медленно потащился в село.

— Хорошо сделал! — подумал дурачок. — И себе, и другим был в тягость! Нечего сказать, осудил себя поделом и без лишних хлопот отдал душу черту… Мотруне с дочкой теперь будет полегче, а его никто не пожалеет… кроме меня, быть может.