Я вытаращил глаза.

    -  При чем здесь рулетка?

    -  Где?

    -  Здесь, на памятнике.

    -  Не знаю, - сказал человек, подумав. - Может, ваш приятель ее изобрел?

    -  Вряд ли, - сказал я. - Он работал в другой области.

    -  В какой?

    -  Он был планетолог и планетолетчик.

    -  А-а… Ну, если он ее изобрел, то молодец. Полезная вещь. Надо бы запомнить: Юрковский Владимир. Головастый был еврей…

    -  Вряд ли он ее изобрел, - сказал я. - Я же говорю, он был планетолетчик.

    Человек воззрился на меня.

    -  А если не он изобрел, тогда почему он с нею тут стоит, а?

    -  Так в том-то и дело, - сказал я. - Сам удивляюсь.

    -  Врешь ты все, - сказал человек неожиданно. - Врешь и сам не знаешь, зачем врешь. С самого утра, а уже наелся… Алкоголик! - Он повернулся и побрел прочь, волоча тощие ноги и звучно шипя.

    Я пожал плечами, последний раз глянул на Владимира Сергеевича и через просторную, как аэродром, площадь направился к отелю.

    Гигантский швейцар откатил передо мною дверь и звучно произнес: «Милости просим». Я остановился.

    -  Будьте любезны, - сказал я. - Вы не знаете, что это за памятник?

    Швейцар посмотрел поверх моей головы на площадь. На лице его изобразилось замешательство.

    -  А разве там… не написано?

    -  Написано, - сказал я. - Но кто поставил этот памятник? И за что?

    Швейцар переступил с ноги на ногу.

    -  Прошу прощения, - виновато сказал он, - никак не могу ответить на этот вопрос. Он здесь давно стоит, а я совсем недавно… Боюсь вас дезинформировать. Может быть, портье…

    Я вздохнул.

    -  Ну хорошо, не беспокойтесь. Где у вас здесь телефон?

    -  Направо, прошу вас, - сказал швейцар обрадованно.

    Ко мне устремился было портье, но я помотал головой, взял трубку и набрал номер Римайера. На этот раз телефон оказался занят. Я направился к лифту и поднялся на девятый этаж.

    Римайер, грузный, с непривычно обрюзгшим лицом, встретил меня в халате, из-под которого виднелись ноги в брюках и ботинках. В комнате воняло застоявшимся табачным дымом, пепельница на столе была полна окурков. Вообще в номере царил кавардак. Одно кресло было опрокинуто, на диване валялась скомканная сорочка, явно женская, под подоконником и под столом блестели батареи пустых бутылок.

    -  Чем могу служить? - неприветливо осведомился Римайер, глядя мне в подбородок. По-видимому, он только что вышел из ванны - редкие светлые волосы на его длинном черепе были мокры.

    Я молча протянул ему свою карточку. Римайер внимательно прочитал ее, медленно сунул в карман халата и, по-прежнему глядя мне в подбородок, сказал: «Садитесь». Я сел.

    -  Очень неудачно получается, - сказал он. - Я чертовски занят, и нет ни минуты времени.

    -  Я несколько раз звонил вам сегодня, - сказал я.

    -  Я только что вернулся… Как вас зовут?

    -  Иван.

    -  А фамилия?

    -  Жилин.

    -  Видите ли, Жилин… Короче говоря, я должен сейчас одеться и уйти опять… - Он помолчал, растирая ладонью вялые щеки.