— Мы — древний род, — спокойно сказал отец.

— Я думала, тебя хоть немного беспокоит фамильная честь. Она же опозорила твое имя! Будь ты мужчиной, ты бы брезгливо отвернулся от нее, как она того и заслуживает!

— Типичная сцена из мелодрамы.

— Вечно смех и зубоскальство! Мораль для тебя — пустой звук, не более того!

— В данный момент, как я уже пытался тебе объяснить, речь идет не о морали, а о том, что моя сестра несчастна Я должен ехать в Монте-Карло и постараться помочь ей. И я надеялся, что кое-кто поймет это, невзирая на устроенную сцену.

— Спасибо. Не очень-то ты вежлив, как я погляжу. И кто же это, интересно, повинен в том, что она несчастна? У нее был прекрасный муж...

— Это не так.

— В любом случае, женился же он на ней.

На этот раз не выдержал отец. Очень тихо он сказал:

— Я не понимаю тебя, Мира Ты хороший человек —. добрый, честный, благородный, — а опускаешься до этих тошнотворных, низких колкостей.

— Так! Оскорбляй меня теперь! Давай, я привыкла. Не стесняйся в выражениях.

— Ты несправедлива. Я пытаюсь быть как можно вежливее.

— Вот именно. Отчасти за это я тебя и ненавижу — ты никогда не скажешь все начистоту. Снаружи вежлив, а про себя усмехаешься. Кому нужно все это лицемерие, ты можешь мне сказать? Да пусть хоть весь дом знает, что я чувствую!

— Не сомневаюсь, что знает. Голос у тебя для этого — что надо.

— Опять насмешки! Вот в этом ты весь! В любом случае, я рада, что высказала тебе все, что думаю о твоей драгоценной сестрице! Убегать с одним, уходить от него к другому — а другой-то почему ее не удержал, скажи на милость? Или она его быстро утомила?

— Я уже объяснял тебе, но ты не слушаешь. Он болен, у него скоротечная чахотка. Он был вынужден бросить работу и остался без средств к существованию.

— Ах вот как! На этот раз Нина просчиталась?

— Уж в чем-чем, а в корысти ее не обвинишь. Да, она дура, несчастная дура, что заварила эту кашу. Но всему виной ее чувства, идущие вразрез со здравым смыслом. Чертова путаница! Она ни копейки не возьмет у Фреда. Энсти собирается сделать ей предложение, а она и слышать об этом не хочет. И, извини меня, в этом я с ней согласен. Есть поступки, которые просто нельзя совершать. Но я, вне всякого сомнения, должен поехать туда и все увидеть своими глазами. Прости, если тебя это не устраивает, но ничего не поделаешь.

— Тебя ни о чем нельзя попросить! Ты ненавидишь меня! Все делаешь мне назло, чтобы я страдала! Но я тебе вот что скажу — до тех пор, пока я живу под этой крышей, даже не вздумай привозить ее сюда. Я не привыкла общаться с такого рода женщинами. Тебе понятно?

— Понятно. Хотя то, что ты сказала, звучит оскорбительно.

— Привезешь — я уеду назад в Бирмингем.

Что-то блеснуло в глубине глаз Вальтера Дейера, и внезапно Вернон осознал то, чего не понимала его мать. На протяжении всего разговора Вернон встречал мало знакомых слов, хотя и улавливал самое главное. Нина была где-то далеко, она то ли заболела, то ли с ней случилось несчастье, но маму это злило. И она сказала, что если Нина приедет в «Могучие Братья», то она, мама, вернется к дяде Сиднею в Бирмингем. Это была угроза с ее стороны — но Вернон почувствовал, что отец был бы только рад, поступи она так. В этом не было никакого сомнения. Мисс Робинсон тоже иногда наказывала Вернона получасовым молчанием, очевидно, думая, что это расстроит его, равно как и вечерний чай без варенья. К счастью, она и понятия не имела, что на самом деле это не наказание. Скорее наоборот.

Вальтер Дейер ходил по комнате взад-вперед. То, что в нем сейчас идет борьба, Вернон сознавал отчетливо. Он только не понимал, в чем смысл этой борьбы.