Да ладно! Я не пойду по камням, парящим в пустоте, никто меня не заставит!

Оглядываюсь. Мост пропал, вместо него – тоже пустота. Мы стоим на большом валуне, который медленно погружается в черный кисель.

Птаха делает полшага назад, сглатывает, выдыхает, отирает лоб.

– Хочешь, понесу? – спрашиваю я, понимая, что тогда мы точно не пройдем по парящим плитам. Но не оставлять же Птаху погружаться в мглистое болото.

Она тоже понимает, неохотно мотает головой. Она очень напугана, хотя в жизни этого не признает – ни в каком другом случае она бы не отказалась от такого роскошного предложения.

Мы ступаем на каменные плиты. Они держат, но шатаются и скользят, на них нельзя стоять, можно только идти вперед.

Навстречу нам движутся чароплёты – ученики Чародея, вот они какие. Нет в них ничего величественного и умудрённого, обычные люди: двое тех, пузатых, что жгли пергамент под котлом, еще одна женщина, которой что то пытается втолковать малорослый плюгавый мужичонка. Остальных не успеваю разглядеть, вижу только, что у всех чародеев упрямо поджаты губы, все смотрят себе под ноги, лишь женщина вертит головой, и её острый нос шевелится, как лисий.

– Вернитесь немедленно! – несется им вслед от маяка. – Что вы себе позволяете!

– Как ты достал, – сквозь зубы говорит один из чароплётов.

И все ученики Чародея ускоряют шаг, убегая от властных криков, и проходят сквозь нас, обдавая запахом жженого пергамента, дубовых чернил и судьбоносных решений.

Мы стоим перед маяком, он высоченный и невидимый, а на самом верху его из последних сил мигает умирающий огонёк.

Гном

Никто не посмел бы утверждать, что мы не подготовились к обороне поселения. Повсюду укрепляли стены мешками с песком, его же предполагалось использовать в случае пожара. Кузнец и его подмастерья без устали ковали новые топоры и наконечники для копий. Стражники спешно обучали обращаться с копьями каждого, кто способен был стоять на ногах, даже подлетков, и последние приходили от этого в неописуемый словами восторг.

Кое кто уехал в город или в другие поселения, дальше от берега, но большинство осталось, заявив, что здесь их дом, и они не позволят никаких вшивым творинам его занять.

День, когда Пёс съедает солнце, приходит слишком скоро. Мне бы хотелось, чтобы до этого дня прошло еще много других, чтобы я успел совершить нечто значимое, чем стоило бы гордиться. И мне бы хотелось сделать для Тучи нечто важное и хорошее, чтобы хотя бы в своей голове понять, что же она получила со мной, взамен своего дома и семьи. Я понимаю, она оказалась далеко от дома вовсе не по собственной воле, но так же понимаю, что она бы и так пошла со мной, если бы я её позвал.

Я так и не узнаю, есть ли во мне то, что могло бы оправдать её рвение. Пускай она сама всё для себя решила, но я – нет. Всё это время я считал своё счастье с Тучей чем то заёмным, что потребуется оправдать, доказать, что я был достоин его хотя бы отчасти…

Но Пёс, поедающий солнце, не спрашивает, к чему мы готовы. И творины не спрашивают позволения прийти.

В ненастоящем свете умирающего солнца они устремляются на посёлок разом с трех сторон.

Из леса, который окружает поселение с севера до юго востока, бегут гномы, и я наконец вижу вживую созданий, в честь которых мне даровали моё шуточное имя, однако веселиться причин не оказывается ни одной. Гномы невелики, мне по пояс, они целиком состоят из гнева и крепких мышц, они воинственно размахивают пиками, на которые надеты полусгнившие варочьи и человеческие головы, и особенно сильное впечатление на меня производят частично истлевшие уши мертвецов со следами зубов. Гномы, вопя, подсаживают друг друга на сомкнутые в замок ладони и, чудовищно напрягая свои огромные мышцы, перекидывают собратьев через ограду, которую мы надстраивали и укрепляли с таким количеством усилий.