Он моргнул, осознавая неожиданное препятствие перед собой, обошел висящие в воздухе ноги и поспешил дальше к своему тыквенному латте.

– Простите, – раздался сверху виноватый мужской голос, – вы не могли бы мне помочь?

– Совершенно не мог бы, – крикнул Холли на бегу, – ай ай ай, очень опаздываю!

– Пожалуйста…

В голосе было столько жалобного отчаяния, что Холли обреченно затормозил, обернулся и задрал голову вверх.

В нескольких футах над землей парил совершенно незнакомый толстячок в яркой голубой куртке, похожий на крупный воздушный шар.

Обеими руками он прижимал к груди разбухший рюкзак. Концы полосатого шарфа трепал ветер.

– Ну и что вам угодно? – недружелюбно спросил Холли.

– Кажется, я завис. И замерз, – признался толстячок.

Не задавая больше вопросов, Холли ухватил его за лодыжку и потащил за собой.

Он, между прочим, тоже замерз.

И, возможно, завис.

Секретарь Мэри требовала, чтобы Холли отправился на выставку в Токио.

Или, на худой конец, в Нью Йорк.

Или хотя бы показался в Лондоне, где галерея его имени требовала пиара и рекламы.

В ответ Холли отправил ей несколько картин, которые критики уже назвали «лиричным периодом» и теперь гадали, какие события в жизни художника привнесли столько нежности на полотна. «Изумительная палитра света, легчайшие, будто танцующие линии, радость и юность – вот что мы видим на новых картинах великого Лонгли», – захлебывались эпитетами они.

Идиоты.

Неужели не видно, что картинам не хватает глубины и смысла?

Они как будто были трейлерами, спойлерами, анонсами.

Однажды Холли нарисует настоящую картину, а пока…

Пока пусть будет лиричный период.

Если бы в Нью Ньюлине водились настоящие журналисты, а не только злобная Камила Фрост с ее едкими опусами, Холли рассказал бы им, что на самом деле это переходный этап.

Что то между тем и этим, серединка наполовинку, личинки будущего шедевра.

Но журналистов в Нью Ньюлине не водилось, хоть секретарь Мэри и предлагала устроить пресс конференцию онлайн. Вот еще. У входа в «Кудрявую овечку» пришлось потрудиться, чтобы впихнуть толстячка в дверь. Тот пыхтел и постоянно извинялся, пока Холли тянул его вниз, зато стоило им проникнуть в пекарню, немедленно взмыл наверх: больше его никто не держал.

Холли достал салфетки из кармана, вытер руки и сказал Мэри Лу:

– Ну, мне как всегда. А потом я облагорожу тебе стену, сил моих нет смотреть каждое утро на этот невыносимо скучный цвет.

Почему то она не бросилась со всех ног выполнять заказ.

Вместо этого Мэри Лу, открыв рот, таращилась на болтающегося под потолком незнакомца.

– Латте! Пирог! – нетерпеливо напомнил о себе Холли.

– Простите, сэр, – крикнула она, не пошевелившись, – вам там удобно?

– Да да, вполне, – раздалось сверху, – очень тепло и уютно, спасибо большое. Гораздо лучше, чем на улице.

– Может, что то нужно?

– Нет нет, я просто побуду немного здесь.

Мэри Лу наконец осознала, что так пристально разглядывать незнакомцев неприлично, опустила глаза и шепотом спросила у Холли:

– Где ты его взял?

– Подобрал по дороге сюда, – пожал он плечами. – Послушай, у меня было ужасное утро. Меня разбудили самым неподобающим образом…

– Да ну? – и она захихикала.

Весь Нью Ньюлин уже не первый месяц весело судачил о том, что происходит в замке на скале.

Самопровозглашенная мэр и шериф деревни, падший инквизитор Тэсса Тарлтон приютила в своем доме двух чужаков. Гениального и самого модного художника столетия, прямого потомка основателя Ньюлинской художественной школы Холли Лонгли и Фрэнка… просто Фрэнка.