|
Так вот, считается, что Вермеер был учени-ком Фабрициуса, возможно, потому, что и тот и другой проявляли интерес к оптическим эффек-там и перспективе. Кстати, тот же «Вид Дельфта» выстроен Вермеером как фриз. Ты обратила внимание? – он «сдвинул» здания, мосты, башни, лодки – в один ряд. Вероятно, пользовался ка-мерой-обскурой… Словом, и Фабрициус, и Вермеер работали с широкоугольными линзами и выпуклыми зеркалами. У Фабрициуса есть свой «Вид Дельфта с лавкой музыкальных инстру-ментов». Там он намеренно создает эффект оптического искажения, для большей выразительно-сти. В семнадцатом-то веке! Представляешь? Впечатление странное, смещенное, фантастиче-ское… Как будто эта церковь, Ньиве Керк, ему привиделась… Сидит себе такой господин в широкополой шляпе, мало похожий на лавочника, тут же и лютня, и виолончель… И такое странное у господина лицо, словно он размышляет – а не послать ли всю эту жизнь к такой-то матери, да не повеситься ли мне, не отходя от лавки… А вдали, за переплетением каналов, – смещенная, будто сплюснутая Ньиве Керк со своей иллюзорной колокольней. И шпиль гаснет в облаке такого жемчужного сияния… – И… он прожил в Дельфте до конца жизни? – До конца-то было рукой подать. – Борис усмехнулся. – Он погиб буквально через не-сколько лет при взрыве порохового склада. Половина Дельфта взлетела на воздух… –…О, Господи… представляю этот салют… – пробормотала я. – Вершина пути, ослепи-тельная вспышка… Последний экзамен в Школе света… …Белый лоскут одинокой чайки пронесся над озером, плеснул в воздухе и скрылся за ба-шенками на высоченном скате черепичной крыши Маурицхерса. * * * В Дельфте очутились под вечер. От вокзала к городу шли пешком, ориентируясь на уже знакомую – по Вермееру – колокольню Ньиве Керк, напротив которой, судя по рисованному Лерой плану, и стояла та гостиница, где для нас заказан был номер. Весь Дельфт оказался простеган каналами и, как корзинка, переплетен горбатыми мостка-ми, на которые легко взлетали вездесущие велосипедисты. Город – эскиз Амстердама, – но уже каналы и набережные, ниже дома и фонари… Однако чувствовалась в нем та провинциальная безмятежность, отдохновение странника, которые напрочь отсутствуют в оживленной пестроте амстердамских улиц. Солнце еще лежало на треугольных – ступеньками – фронтонах домов, на темно-красной черепице крыш. Мы миновали два подъемных моста. Один – разводной; постояли, дожидаясь, пока грузо-вая баржа протащится по каналу, и едва дирижерские палочки шлагбаума стали медленно под-ниматься, под них нетерпеливо поднырнул мальчик на велосипеде. Второй мост – отводной, действовал как бы на кронштейне. Целиком отворачивался на од-ной ноге; вытянулся вдоль берега, пропуская судно. Когда, подрагивая, он вернулся на место, велосипедисты первыми стремительно бросились вперед. Наша гостиница, трехэтажное старинное здание, фасадом обращенное к Ньиве Керк, была похожа на все голландские дома: большие окна, высокие скаты черепичной крыши, и герань, герань… Герань – повсюду. В крошечном фойе, отделенном высоким барьером от зала кондитерской, где на широком подоконнике спала в кустах красной герани рыжая кошка, за старомодной почтенной конторкой стоял высокий мужчина лет шестидесяти – курчавые седые волосы, горбоносое смуглое лицо… Вероятно, портье. А нам велено было искать хозяина, господина Сэмюэля Ван Лоу… На мой вопрос он ответил: – Это я. – Нам здесь заказан номер, – сказала я, не подав виду, что удивилась этакому контрасту средиземноморского типа внешности и голландского имени хозяина. – Смотри, – Борис кивнул куда-то в сторону маленького зала кондитерской, где сидели две пожилые дамы, пили кофе с рогаликами. |
