…В серости умирающего зимнего дня она была еще прекраснее, чем в экстатическом ночном свете. Элочка вела себя так, словно утром они расстались друзьями. Подошла и прижалась к нему вполне по-домашнему. Без приторных поцелуев в щечку (или, не приведи Господи, в губы!). У Эдика не хватило сил прогнать от себя эту жертву мирного атома и хромосомной инверсии. Лысый красавчик, ходивший за нею как приклеенный, деликатно уставился на крышу особняка, усеянную тусклыми сотами зачехленных солнечных батарей.

– Тебе нравится? – спросила Элка. Речь шла, видимо, о доме.

– Нормально, – сказал Эдик. На дом ему было по большому счету плевать.

– Хочешь посмотреть внутри?

– Нет. Еще успею.

– Тогда чего же ты хочешь, милый?

(Это было похоже на сладостную пытку. У Пыляева мелькнула мысль тут же отправиться в публичный дом, или в салон виртуального секса, или к Рите, чтобы снять возникшее напряжение. Кстати, Ритуля наверняка обидится, когда он узаконит свои отношения с другой женщиной. Жаль. Положение любовницы вполне устраивало ее, и она никогда не претендовала на большее. Да и на что она могла рассчитывать, получив в тринадцать лет запрет на любые формы зачатия и даже на вынашивание имплантированного зародыша?)

– Хотелось бы взглянуть на твою медицинскую карту, но ведь от вашей конторы все равно правды не добьешься.

Она улыбнулась:

– Не волнуйся. Все остальное – настоящее.

– А мамаша твоя такая же стерва?

– Смотря кого считать мамашей.

Эдик тупо смотрел на нее в течение нескольких секунд.

* * *

Между ними будто пробежала околевшая кошка.

– У меня дела, – сказал Эд и велел ехать к Вислюкову, чтобы пригласить того на свадьбу. Глаз убеждал его, что это лишнее, но Эдик и слушать не хотел. Чуть позже он с какой-то пугающей обреченностью подумал, что двенадцатилетний монстр, судя по всему, редко ошибается.

Приятеля дома не оказалось. Соседка – очевидно, чрезвычайно довольная окончанием шумных ночных попоек, – заявила Пыляеву, что Вислюков (изгой, пьяница, вольный художник, раздолбай Вислюков!) получил какое-то немыслимое наследство и навеки отбыл в теплые края, не оставив новых координат.

Пыляев вышел из подъезда со слегка пришибленным видом. Потом он все равно обзвонил других своих знакомых, но уже тогда, находясь возле дома Вислюкова, догадывался, что услышит в телефонной трубке. Живых родственников у него не было. Друзей, по всей видимости, тоже. О чистоте «эксперимента» Союз позаботился основательно.

7

Во время непродолжительной официальной части Пыляев с особой силой ощутил свою уязвимость, малость и слабость перед лицом силы, похожей на гигантский каток, который разгонялся в полной темноте и был до поры до времени невидим, – каток, специально предназначенный для раскатки недовольных и сопротивляющихся в листы стандартной толщины.

Тело Эдика осталось на дне каменного ущелья, среди домов, населенных зомби; оно цепенело и обмирало от страха и дурных предчувствий, а душа уже пустилась в безнадежное бегство, растягиваясь, словно резина рогатки, – лишь для того, чтобы затем с утроенной энергией устремиться обратно и как следует хлестнуть по мозгам…

Вместе с Вислюковым и Ритой (ее телефон молчал) исчезла иллюзия, что когда-нибудь все снова будет в порядке.