Странное ощущение, потому что я всегда считала, что если мужчина тебя хочет — это высший и лучший комплимент и что мужчины только для секса и нужны. Но, видимо, спиртное сыграло свою роль, потому что я посидела еще немного, добавив приличную дозу, и никто уже не обращал на меня внимания — что тоже было естественно, но тогда задело, — и я уехала оттуда вскоре, и очень рано вернулась домой, и у меня внезапно самая настоящая истерика началась.

Внезапно жалко стало саму себя, и одновременно жуткая злоба на себя появилась — и я шептала себе, что я поганая шлюха, которая спит со всеми, которой пользуются как хотят, и рыдала. И, что уж совсем удивительно, сквозь слезы прошептала собственной маме, что ненавижу себя за то, что переспала с незнакомым человеком. Для нее это был шок — она не так давно узнала, что я не девственница, и в нокауте была, хотя и не догадывалась, что девственности я лишилась в тринадцать лет и что партнеров у меня к тому времени было больше пятидесяти. И, естественно, никакого понимания она не проявила, еще и ругать меня начала, сравнивая с проституткой, добавляя отрицательных эмоций, вынуждая просить у нее прощения за собственное поведение, — и в итоге я стащила тихонько из бара пару маленьких бутылочек коньяка и потушила свет у себя в комнате, сделав вид, что ложусь спать, а сама выпила еще и не спала всю ночь, ненавидя себя, и презирая, и всерьез подумывая о том, чтобы шагнуть вниз с подоконника.

И после твоей смерти так же было — стоило выпить больше ста-двухсот граммов, и депрессия хватала меня, тащила вниз, становясь все сильнее в то время как я становилась все слабее. И только воля помогала мне не поддаться ей в конце концов, выстоять — и я могла после поездки к тебе на кладбище расслабиться дома и выпить немного джина с тоником или виски и ограничиться этой небольшой дозой, которая, как уверяют врачи, в том числе американские, гораздо безвреднее курения. Но стоило выпить лишнего — и уже начиналось пьянство до потери сознания, и пусть было это считанное количество раз, но я запомнила и сделала тогда для себя вывод, что сто-двести граммов и вправду отвлекают, расслабляют, чуть поднимают настроение, но стоит переступить черту, и эйфория сменяется прямо противоположными ощущениями.

Я вспомнила об этом после второй порции утреннего коктейля и, хотя в тот момент мне было на все наплевать, почему-то остановилась. На какое-то время — которое оказалось достаточно продолжительным. Потому что через час или два я бы точно выпила еще один, и еще, и еще — но, к счастью, утром тормознулась на втором.

И приводила себя в порядок — самодовольно отмечая, что даже такое длительное пьянство, которое я сама в тот момент пьянством, разумеется, не считала, просто безобидным расслаблением, на внешность мою не влияет. Может, только вид немного бледный и усталый — словно спиртное истончило кожу, сделав ее почти прозрачной, — так это ж просто значит, что я работаю много. И мыслями о собственной внешности старалась забить воспоминания о Стэйси и ее судьбе, и бесконечные и бессмысленные рассуждения по поводу того, почему так быстро объявился Ленчик, которому сейчас следовало бы прятаться, и как он догадался, что именно я прислала киллеров, и где же этот чертов Джо, и когда объявится улетевший куда-то Ханли. И телефон звонил, но я не слышала — вернее, слышала, но не обращала на него внимания, потому что думала, что это тот самый тип, Мэттьюз, разговаривать с которым никакого желания у меня не было.

Мне в моей ситуации казалось, что ничего хорошего беседа с ним мне не сулит, что он узнал каким-то образом от Ханли, что я через него наняла киллера, и теперь хочет меня шантажировать. Или сам узнал, зачем я нанимала Ханли, обдумал ситуацию, и пришел к своим выводам, и опять же хочет от меня денег, чтобы выводы эти остались только в его голове.