Я составил протокол, из которого явствовало, что шеф браконьерской лодки семь-восемь часов ежедневно находился на трассе, выявляя и устраняя механические повреждения магистрального кабеля.

Сабиров подписал, не читая. В отношении к происходящему у него произошел неожиданный перелом, я ощутил его, заметив, что, подписав объяснение, он не делает попытки подняться и продолжает сидеть.

— Могут меня исключить из партии? — спросил он неожиданно. — И даже отдать под суд?

— Получение денег за работу, которая в действительности не выполнялась, — это хищение.

— А если меня к этому принудили?

— Кто? Назовите!

— Я не настаивал бы на вашем месте. Не хотите же вы ссориться со здешними властями! — Он смотрел зло. — Человек достаточно авторитетный. Вам тоже придется с ним считаться". Давайте так! Положим, что Баларгимов уже уволен. Вчерашним числом… А деньги я возмещу. За все годы. Займу и возмещу!

— Так не пойдет. Кто этот человек? Из милиции?

— Бураков тоже знал. А приказал не он. "Баларгимова Оформи к себе. Он будет числиться, а работать не будет. Все! Иди". — Тонкий голосок Сабирова словно набирал высоту и в конце сорвался. — Больше я ничего не скажу. Он член обкома. Депутат. Довольны?

На этом мы поставили точку. Точнее, многоточие. Я отпустил его.

Прозвенел телефон.

— Простите, у вас нет Эдуарда Гусейновича? — Женщина поочему-то искала Эдика Агаева по моему номеру.

Вежливый голос, знакомая интонация. Так разговаривали наши девочки, потом жены, с того берега, живущие за мужьями. Так могла спрашивать обо мне моя жена — стараясь не обременить своим обращением. Доверчиво, чуть стеснительно. Я не звонил ей уже несколько дней. Лена тоже мне не звонила. Ей передали, видимо, что я был и не заехал, сопровождая Баларгимова в Астрахань.

Особый кодекс семейных отношений позволял мужчинам того берега быть людьми относительно свободными — встречаться с друзьями, проводить время в мужских компаниях, бывать в ресторанах; с другой стороны, он обязывал относиться к женам строго по-рыцарски и, как самую малость, не только ежедневно возвращаться домой с цветами, но и отправляться по воскресеньям с огромными сумками на базар, делать закупки — то, чего я теперь был лишен. Женщины на том берегу на базар не ходили и даже не знали, что чего стоит.

— Эдуарда Гусейновича в прокуратуре нет, — сказал я.

— А кто со мной говорит? — спросила Агаева. Я назвал себя.

— Очень приятно, Игорь Николаевич. Это жена Эдуарда Гусейновича, Лора. Вы должны меня знать. Ваша Лена училась вместе с моей сестрой на улице Самеда Вургуна…

Я знал эту школу:

— И моя сестра там училась.

— Я ее тоже знаю. Она дружила с Милей Карахан из нашего дома…

При желании мы могли найти еще не менее десятка общих знакомых.

— Почему вы никогда к нам не зайдете? — спросила жена Агаева. Посмотрим видео. Посидим. Пленки, правда, не новые, но иногда кое-что попадается. Приходите.

Я положил трубку, весьма озадаченный. Звонок был неспроста. Похоже, Эдик Агаев вел со мной двойную игру.

Раздумывая, я вышел в приемную.

— Гезель! Я еду к соседке Баларгимовых, к Римме Хал иловой. Скоро буду.

На лестнице я обогнал обоих руководителей участка связи

— они еле двигались, медленно-тяжело, под грузом невеселых дум. Внизу, у дежурки, стоял озабоченный и, как мне показалось, расстроенный чем-то Бураков. Было непривычно видеть его стоящим одиноко, без дела.

— Идете? — Я показал во двор.