Фрэнк Уокли к нам в отдел забежал. С пончиками. Ничего нового, он так делал регулярно в течение нескольких лет и вроде бы не было повода как-то дергаться. Но я все равно ощутила себя очень неспокойно, когда один из подозреваемых оказался в непосредственной близости. Удержать на лице маску благожелательности удалось, одна беда — я побледнела. Что и отметил Фрэнк, от вообще никогда не упускал такие детали.

— Ливви, милая, ты что-то бледновата, — сочувственно произнес констебль, по-отечески умильно улыбнулся и подтолкнул меня к коробке с пончиками. — Поешь, возможно, после сладкого тебе полегчает.

Проснувшаяся паранойя вопила, что нельзя вот так есть то, что предлагает возможный убийца. А вот здравый смысл нашептывал, что вот так по-идиотски хитрый убийца убивать не станет. Пончики будут лопать вообще все, и если каждый слопавший печево отправиться вести личные беседы с господом богом, это уж точно заметят и станут задавать конкретному человеку конкретные вопросы.

— Спасибо, Фрэнк, — отозвалась я с привычной улыбкой и пончик есть начала, пусть и боялась, что он встанет комом в горле.

Все-таки я могла гордиться своими актерскими навыками: ни Уокли, ни Хиггс не заподозрили, какие именно страхи и подозрения в тот момент мной владели.

Старый констебль не стал ни о чем спрашивать, не лез к доске с уликами и вообще как будто не осматривался. Очко в его пользу. Но был один нюанс: он уже мог все изучить во время ночных дежурств.

Вот только Фрэнк Уокли не знал о Патрисии Леннард, так что когда Хиггс собирался уже повесть на нашу доску бумажку с именем умершей девушки, я украдкой схватила этот листок и поспешно скомкала его в руке под недоуменным взглядом коллеги. Слава богу, что вся эта ситуация возникла с Норманом, а не с Верном Хоупом, который наверняка бы тут же поднял крик и принялся выяснять отношения. Хиггс — дело другое, у него сперва шли мозги, а потом самолюбие. Поэтому он пережил мои действия с каменным лицом и только выразительно посмотрел на болтающего о хулиганящих школьниках констебля.

Тот эту маленькую пантомиму внимания не обратил на наше счастье и как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ о выходках Маркуса Уэста, который, разумеется, получил свое неотвратимое наказание за выходки.

— Ну, да о чем это я, — проворчал добродушно Уокли, почесав затылок. — Вы убийцу ловите, а я малолетнего хулигана, который бьет окна у соседей.

Хиггс покачал головой и с умным и даже торжественным видом сообщил:

— Вы несправедливы к себе, Фрэнк. Если вовремя суметь урезонить хулигана, возможно, потом не придется ловить уже убийцу.

Слова Нормана старик внезапно воспринял всерьез. Хотя кто его знает, вдруг Хиггс говорил то, во что сам верил.

В общем, через десять минут заболтавшегося Уокли удалось выставить под предлогом неумолимо надвигающегося рабочего дня. И после того как Фрэнк уж точно убрался подальше, Хиггс вполголоса поинтересовался:

— Фелтон и ты считаете, будто это именно Уокли?

Я пожала плечами. Как будто можно было вот так легко и просто ответить на подобный вопрос. Вообще, виновным человека признает исключительно суд.

— Кто его разберет? Поводов для подозрения лично у меня хватает. В остальном же… Нам нужны твердые доказательства, а считать можно как угодно. Как говорит Фелтон — вполне справедливо — суду это не предъявишь.

Хиггс задумчиво изрек:

— Резонно. Шеф у нас явно понимает, что делают.

Теперь нас, уважающих Леонарда Фелтона от чистого сердца, стало уже двое.

Фелтон снова появился в офисе нашего отдела уже в девять, когда большая часть детективов, а заодно и все наши стажеры в едином порыве уже целый час страдали ерундой. При виде собранного и как всегда энергичного шефа (про свое ранение он уже благополучно забыл сам и заставил забыть всех прочих) бездельники одновременно собрались и насторожились, ожидая разноса.