|
Все выглядело так буднично, так обыденно, и все же ему хотелось не медля убежать отсюда — однако это было невозможно. И тут он увидел ЕЕ — она стояла, печально потупив золотоволосую голову, такая маленькая, хрупкая, беззащитная, и он попятился, чувствуя все нарастающее желание завыть, как воют женщины, оплакивающие покойника. Это ОНА спряла, выкрасила и соткала его шерстяной плащ. Клив невольно запахнул его, словно прижимая плащ к своему телу, он прижимал к себе и её, спасая от опасности. Он не мог вспомнить, в чем состоит эта опасность, но знал, что не в его силах отвести её, предотвратить то, что должно случиться. Он не входил в крепость, а продолжал стоять снаружи, но до его слуха все равно доносился спокойный негромкий мужской голос, исходящий из-за толстых бревенчатых стен. От этого голоса кровь стыла в жилах; он был так же страшен, как и человек, которому он принадлежал. Скоро этот человек замолчит. Скоро все замолчат, кроме НЕЕ. Негромкий низкий голос все говорил и говорил что-то невнятное, потом его заглушил пронзительный женский крик. И Клив тотчас же все понял — понял, что произошло. Он бросился бежать со всех ног, лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках пони, но маленького конька нигде не было видно. Он услышал ещё один крик, полный боли, и еще, и еще… Крики становились все громче и громче и наконец стали такими пронзительными и жуткими, что внутри его разверзлась черная пустота, и он перестал что-либо слышать, видеть и ощущать. Клив вскрикнул и рывком сел на кровати. — Отец! Этот тонкий тихий голосок ворвался в его сон ещё до того, как ему удалось отогнать от себя ужасную, мучительную картину, которую он не видел, но ясно представлял. Он знал, знал, отчего ОНА так кричит… — Отец, ты кричал во сне. С тобой все в порядке? — Да, — выговорил он, понемногу приходя в себя, и посмотрел на дочь. Спутанные волосы, обрамлявшие её маленькое личико, были такого же ярко-золотистого цвета, как и у него. — Просто мне приснился страшный сон, только и всего. Иди сюда, моя сладкая, дай я тебя обниму. Клив попытался уверить себя, что это и впрямь не более чем обычный дурной сон, приснившийся ему оттого, что он съел на ужин слишком много ячменного супа. Он поднял свою трехлетнюю дочку, посадил её к себе на колени и крепко обнял. Он прижимал к сердцу это маленькое существо, в котором его глаза не находили ни одного изъяна, существо, которое неким чудесным образом сотворил он сам. При этом он старался не думать о её матери, Сарле, женщине, которую он любил и которая пыталась убить его. Нет, он не станет её вспоминать, особенно сейчас, сразу после того, как ему привиделся этот сон, из-за которого его сердце все ещё стучит как бешеное, а подмышки чешутся от обильного пота. Кири чмокнула отца в подбородок, обвила худенькими ручками его шею и сжала её изо всех своих силенок, а потом хихикнула — и Клив наконец полностью опамятовался. Да, ему просто-напросто приснился необычный сон, только и всего. — Я дала пинка Харальду, — сказала Кири. — Он сказал, что не разрешает мне брать его меч. Он сказал, что я девчонка и не мое дело учиться убивать мужчин. Тогда я сказала ему, что он не мужчина, а всего-навсего сопливый мальчишка. Тут он покраснел как рак и обозвал меня плохим словом, вот я и дала ему пинка. |
