— Отправился к одной из своих многочисленных подружек.

— В Эль Ремедио? Ну уж нет, Пабло достоин лучшего.

— Ты и правда слишком наивный, Хайме. Он вчера выставил тебя из дома, а ты сегодня готов в лепешку расшибиться, чтобы его повидать, — сказала Йоланда, беря Хайме за руку.

— Но он по-прежнему мой друг.

— Вот этого я и не понимаю. Да он обращался с тобой, как с половой тряпкой.

— Это не его вина. В детстве он настрадался и привык думать в первую очередь о себе.

— Только о себе. Если твои родители разошлись, это еще не значит, что нужно на всю жизнь остаться свиньей. Мои родители тоже развелись вскоре после моего рождения, но я ведь не такая.

— Возможно, он пошел в отца.

— У тебя для него всегда найдется оправдание.

— Но ты ведь тоже его любила и не делай вид, будто он ничего для тебя не значил.

— Я его любила, пока не поняла, что сердце у него вот такусенькое, — Йоланда показала маленький кусочек ногтя, — и в нем нет места ни для кого.

— Но меня он любит.

— Нужен ты ему, как рыбе зонтик. Не обманывай себя.

Такси остановилось у входа, и они замолчали. Йоланда еще никогда не видела Хайме таким напряженным и взволнованным, а они были знакомы уже почти год. Медсестра у стойки информации сказала, куда пройти, и по телефону предупредила в отделении, что какая-то пара пришла навестить того молодого человека в коме.

В маленькой комнате ожидания они увидели еще одну пару, очевидно, мужа и жену, и двух ребят примерно их возраста, которые разговаривали с седым врачом.

— Как хорошо! — воскликнул врач, заметив их. — Наконец появился кто-то из его знакомых. Загляните к нему, а я вам потом все объясню.

Йоланда хотела сказать Хайме, чтобы тот шел один, но представила, как останется здесь с незнакомыми людьми, с которыми непонятно о чем говорить, и передумала. Они застыли в дверях, глядя на две кровати, пока врач знаками не велел им подойти.

— Эй, старик! — воскликнул Хайме, будто его друг был в полном порядке и мог ему ответить. — Ну ты и выдал!

Пол-лица Пабло скрывала повязка, в руку была воткнута игла, соединенная с капельницей, из носа торчала трубка, из-под простыни — еще одна, идущая к мешочку для сбора мочи, прикрепленному к пружинной сетке.

— Давай, Пабло, открывай глаза! Ты что, не хочешь поздороваться с друзьями?

Врач улыбнулся Хайме, показывая, что тот делает все правильно.

— Знаешь, я придумал, где поселиться, не беспокойся. Если ты и дальше собираешься валяться здесь и молчать как пень, я вернусь в квартиру и займу твою комнату — она побольше, да и вид получше.

Йоланда закрыла лицо руками и пошатываясь вышла из палаты. Хайме будто с трупом беседует, а на другой кровати лежит девочка, не старше ее племянницы Пили, и тоже как мертвая. Наверное, это дочь тех людей, которых они видели.

Когда Йоланда ушла, врач тронул Хайме за руку и жестом попросил выйти с ним в коридор.

— Видишь, старик, меня уводят, но когда разрешат, я снова приду, вдруг тебе что-нибудь понадобится.

В коридоре Хайме с закрытыми глазами привалился к стене, зажав рот руками.

— Что с ним? — прошептал он, когда смог говорить.

— Он в глубокой коме.

— Что можно сделать?

— Именно то, что сделали вы: по-дружески с ним разговаривать, ждать и надеяться. У вас есть какие-нибудь сведения о его семье?

— Я его семья.

— Вы братья? — Взгляд врача выражал недоверие, слишком уж непохожи: Хайме низенький и коренастый, Пабло высокий и скорее худой, Хайме брюнет, Пабло блондин.