Мисако лишь молча сидела, держа в руке бокал. Шампанское было кислое, било в нос и щипало язык. Ну почему Сатико так его любит? И зачем ей этот вонючий сыр? В детстве в родной Ниигате они никогда не ели сыра, а когда взрослые говорили, что от иностранцев пахнет маслом и сыром, то вовсе не хотели сделать комплимент. Мисако с гораздо большим удовольствием отведала бы маринованной редьки, которую привезла из Ниигаты, а вместо шампанского выпила чашечку теплого сакэ, но не скажешь же этого подруге!
К счастью, пытка продолжалась недолго. Через двадцать минут шумная компания вывалилась в дверь, и Мисако осталась одна. Помыв посуду и убрав еду подальше от кошек, она стала прибираться в гостиной. Собой удалось заняться лишь к десяти часам. Включив воду в ванной, Мисако, как всегда, скривилась при виде многочисленных флаконов и склянок с ароматными маслами и пеной. Почему иностранцам так нравится все пенистое и шипучее? — спрашивала она себя, вдруг осознав, что лавировать между двумя мирами больше не в силах.
Лишь нежась в горячей воде, Мисако наконец смогла вновь пережить в памяти события последних дней. Запертая изнутри ванная комната была достаточно надежным местом, где мысли и воспоминания могли течь свободно.
По пути в дом, где жила родная сестра пропавшей Кику-сан, старый Хомма предупредил:
— Не ждите, что она много вспомнит. Столько лет прошло, да и возраст, сами понимаете. В последнее время она даже не всех узнает. В прошлом месяце спрашивала, кто я такой.
Старая женщина сидела на татами, закутавшись в несколько слоев шерстяных кимоно и шалей. Она казалась очень маленькой, не больше десятилетней девочки. Длинные пряди белоснежных волос были заправлены за уши. Господин Хомма представил гостей, они поклонились и уселись на пятки в формальной позе перед старушкой. В ответ она вежливо кивнула сморщенным обезьяньим личиком, которое время и солнце совместными усилиями исчертили тысячами глубоких борозд.
Хомма стал громко объяснять, кто эти люди и зачем приехали. Она слушала его, по-прежнему вежливо улыбаясь, но с пустыми глазами, словно кукла, украшавшая парадную нишу, и, похоже, не понимала ни слова, но лишь до тех пор, пока старик не произнес имя Кику.
— Кто? — переспросила она, слегка приподняв подбородок.
— Кику-сан, ваша сестра, которая давно пропала!
— Нас было четыре сестры, — проговорила она тоненьким голоском, похожим на мышиный писк, подняла иссохшую ручку, загнув внутрь большой палец удивительно детским жестом, и снова пискнула, еще более сморщив лицо, что, очевидно, означало смех. — Четыре — несчастливое число.
— Вы помните вашу сестру Кику-сан? — настойчиво спросил Хомма, нагнувшись к самому ее лицу.
— А, нет уха… — пропищала старушка, дотронувшись рукой до правого виска. — Уехала… совсем.
— Мы знаем, тетушка! — громко сказала дочь Хоммы, погладив старушку по плечу. — Эти люди из Сибаты!
— А, Сибата… — Она подалась вперед, вглядываясь в призрачные фигуры, застывшие перед ней. — Вы знаете мою сестру?
Все еще улыбаясь воспоминаниям, Мисако вышла из ванной и направилась в спальню, где на кровати уже в ожидании разлеглись Клео и Коко. Ласково гладя кошку, она сразу вспомнила о другой, пушистой и трехцветной, с коротким хвостом, которую держали Хомма. За обедом в их доме она терлась о ноги гостей, выпрашивая подачку. Дзиро хотел прогнать животное, но Мисако не дала.
— Какая прелесть, — сказала она, почесывая кошку за ухом.
— Она приносит счастье, — усмехнулся Хомма. — Будь лодка побольше, брал бы ее с собой. Трехцветные в самый раз для рыбаков.
— Одно разорение от них! — вздохнула его дочь. |