– Конечно, ты‑то никогда не относился к людям, которые ради ближнего могут пожертвовать всем. Правда, иногда ты все‑таки шел на уступки – когда намеревался воспользоваться этим ради своего грандиозного проекта.

– Лэрд, – сказал Язон, – на самом деле люди вовсе не так индивидуальны, хотя все мы очень любим говорить о собственной исключительности. До того, как я появился в деревне, что ты знал о себе за исключением того, что говорили домашние? Их рассказы о твоем детстве стали твоим взглядом на себя со стороны; ты подражал отцу и матери, от них учился, что значит быть человеком. На твою жизнь влияли поступки и высказывания других людей – тебя ломали и корежили.

– Так что же я, машина, которая подчиняется всем в округе?

– Нет, Лэрд. Как и в Хуме, в тебе есть нечто такое, что заставляет тебя сделать выбор, принять решение – это я, а это не я. Хум ведь мог стать убийцей, не так ли? Или он мог обращаться со своими детьми так же, как отец обращался с ним. Та часть тебя, которая выбирает, и есть твоя душа, Лэрд. Вот почему мы не можем переписать воспоминания одного человека в мозг другого – с некоторыми решениями просто невозможно смириться, ты не можешь вынести воспоминания о каком‑то своем поступке, поскольку знаешь – этого ты бы никогда не совершил. Поэтому ты не машина. Но тем не менее ты часть полотна, громадной картины; твоя жизнь толкает других на решения. Тебя почитают за то, что ты спас отца – неужели ты не понимаешь, что своим поступком ты наполнил смыслом жизни множества людей? Кое‑кто завидует тебе – но только не твои почитатели. Они любят тебя за твою доброту, и это насыщает добром их самих. Однако если бы не было этой боли, если б не было страха, неужели мы бы стали жить вместе, соединять жизни друг с другом? Если бы у наших поступков не было следствий, если бы все вокруг было хорошо и замечательно, тогда бы мы ничем не отличались от мертвецов, потому что были бы машинами, грамотными машинами, хорошо смазанными и работающими безо всяких перебоев; отпала бы нужда в мыслях и в ценностях, потому что нам не надо было бы ничего решать и нам нечего было бы терять. Тебе так нравится Хум, потому что ты восхищаешься его мужеством, проявленным перед лицом боли и страданий. А полюбив его, ты частично стал им, и те, кто знает тебя, тоже отчасти превратились в него. Вот так мы и выживаем в этом мире – мы воскресаем в людях, которые становятся нами, когда мы уходим. – Язон встряхнул головой. – Я вот говорю‑говорю, но ты все равно ничего не понимаешь.

– Я все отлично понимаю, – возразил Лэрд. – Вот только не верю.

– Если бы ты понял, Лэрд, то поверил бы, потому что это правда.

В уме Лэрда раздался голос Юстиции:

«Язон рассказал тебе только полправды, вот почему ты не веришь».

Язон, должно быть, тоже услышал ее слова, потому что лицо его потемнело от ярости. Он прислонился к стене, осел на пол и бессильно прошептал:

– Ну да, я не человек. Пусть будет так.

– Как это не человек? – удивился Лэрд.

– А вот так. Юстиция знает меня лучше всех на свете. Именно это она и сказала Судьям: я не человек.

– Но ты из плоти и крови, как и все остальные.

– Но во мне отсутствует сострадание.

– Вот это верно.

– Я ЧУВСТВУЮ то, что чувствуют другие, но не испытываю к ним жалости. Я увидел вселенную, из которой была изгнана боль, и сказал: «Экая мерзость, немедленно переделайте». А затем остался в ней, поскольку я предпочитаю, чтобы меня окружали страх и страдание, я хочу жить в мире, где присутствует агония сродни тем чувствам, что испытывал Хум, – а значит, в ней может появиться такой человек, как Хум. Я лучше буду жить в мире, где человек способен на такое безумство, как выйти голым в пургу, спасая какую‑то неведомую честь, где кузнец, сделав выбор, приказывает: «Отними мне руку и спасешь мне жизнь».