– Прикуси язык, иначе и тебе достанется.

– Нет, – громко произнес Джон.

В ответ Адам перепоясал веревкой живот отца. Илия даже не поморщился.

– Видишь, Джон? Ему не больно.

– А почему папа не шевелится?

– Ему нравится.

Размахнувшись ногой, он изо всех сил пнул отца в пах. И снова ни звука; только от удара Илия потерял равновесие и повалился на спину. Беспомощно распростершись на полу, он бессмысленно взирал на окружающий мир, похожий на один из трупов, сваленных в ту кучу. «Что ты здесь делаешь, папа? Ты ж лежишь на куче трупов! С мамой хочешь сгореть? Достаточно ли ты иссох?» Адам пинал, бил кулаками лежащего на полу человека, пока Джон вдруг не закричал:

– Дядя Мэттью! Дядя Мэттью!

И тут же Адам почувствовал, что какая‑то неведомая сила поднимает его в воздух и швыряет о шкуры, висящие на стенах.

На пороге чердачной комнаты возвышался дядя Мэттью.

– Одевайся, – приказал он.

Адам попытался было и его заморозить, как Илию, но никак не мог нащупать его разум. Внезапно он ощутил, как где‑то внутри разгорается страшное пламя. Согнувшись пополам, он боролся с желанием вцепиться себе в живот, разодрать его и выпустить огонь наружу. Затем он почувствовал, как начали таять глаза, таять и стекать по щекам. В ужасе он заорал и попытался удержать их на месте. Затем стали ломаться ноги, рассыпаясь на кусочки, как у сахарного человечка, и он становился все ниже и ниже. Нагнувшись, он увидел, как вниз посыпались целые куски плоти – на полу валялись его уши, нос, губы, зубы и язык. Глазами, растекшимися по половицам двумя лужицами густого желе, он смотрел снизу вверх сам на себя – на свое пустое лицо, чистую, абсолютно гладкую кожу, посредине которой чернела зияющая дыра рта. Вдруг он увидел, как что‑то полезло из дыры – то было его сердце, за которым последовала печень, а потом – желудок, кишки. Тело его извергалось наружу, самоопустошалось до тех пор, пока он не стал легким и невесомым, как шапочка одуванчика…

Он бессильно опустился на пол, рыдая и моля о прощении, о милосердии, упрашивая, чтобы ему вернули тело.

– Адам, – тихо спросил с постели Джон, – что с тобой?

Адам коснулся лица и обнаружил, что все на месте, как и должно быть. Он открыл глаза – он мог видеть.

– Простите меня, – прошептал он. – Я никогда больше не буду этого делать.

Илия сидел, прислонившись к стене, и плакал.

– Мэттью, – причитал он, – что же я наделал? Что за чудовище воспитал?

Мэттью покачал головой:

– Ты не виноват. Если бы это сделал ты, то таким же был бы и Джон. Ребенок такой, какой он есть – он ест то, что даешь ты, но пища обращается в его собственное тело.

Лицо Илии озарилось пониманием, и губы его, несмотря на боль, растянулись в улыбке.

– Я все‑таки был прав. Как я и говорил, ты один из нас.

– Пожалуйста, не надо, – прошептал Адам.

– Ты и твой отец, – повернулся к нему Мэттью. – Ни один из вас не понимает, зачем вам была дана эта сила. Неужели ты думаешь, что Язон создал нас, чтобы мы вечно гнили на той ферме, Илия? Или зло шутили над людьми, которые не могут себя защитить? С этого момента я буду следить за вами, за вами обоими. Я не позволю вам причинять вред людям. Вы уже достаточно натворили несчастий в своей жизни. Настало время учиться исцелять.

Адам прожил в гостинице Мэттью еще два года. Затем, поняв, что больше ему не выдержать, бежал, украл лодку и спустился вниз по реке к Линкири. По пути он вернулся мысленным взором на Постоялый Двор Вортинга и отыскал сына дяди, маленького Мартина, совсем еще малыша, который только‑только научился произносить первые слова.