— Цыгане могут быть такими же пакостными, как земляные осы, если их растормошить, — так сказал Аллен Гари. Но он решил позволить цыганам остаться, обработать толпу, собравшуюся на «блошиный рынок». Но если они не двинутся с места в понедельник утром, он поможет им отправиться дальше.

Однако необходимости прогонять цыган не возникло. Настало утро понедельника, и поле, где разбили лагерь цыгане, опустело. Остались только борозды от колес; пустые банки из-под пива и соды (цыгане, очевидно, не заинтересовались новым законом Коннектикута о возврате посуды), почерневших кострищ и четырех одеял, настолько завшивленных, что помощник, которого Чалкер послал на расследование, только ковырнул их палкой — длинной палкой. Где-то между закатом и восходом цыгане оставили поле, покинули Рэйнтри. Уехали, как сказал Чалкер своему дружку Гари. И слава Всевышнему!

В воскресенье, в полдень старый цыган коснулся лица Гари, в ночь на понедельник они уехали, а утром в понедельник Гари пришел к Чалкеру с жалобой (каким было юридическое обоснование жалобы, Леда не представляла). Утром во вторник начались неприятности. Выйдя из душа, Гари спустился вниз к завтраку в одном халате и сказал:

— Посмотри на это.

«Это» оказалось пятном огрубевшей кожи точно над солнечным сплетением. Участок казался светлее остального тела, которое имело привлекательный оттенок кофе со сливками (гольф, теннис и плавание, ультрафиолетовая лампа зимой сохраняли его загар неизменным). Огрубевшая кожа показалась Леде желтоватой, того оттенка, что принимают мозоли на пятках в очень сухую погоду. Она прикоснулась к ней (здесь голос Леды дрогнул) и быстро отвела палец. Ткань кожи оказалась грубой, шероховатой и на удивление жесткой. «Бронированной» — всплыло непрошеное слово в ее голове.

— Ты не думаешь, что этот чертов цыган мог меня чем-то заразить? — обеспокоенно спросил Гари. — Кожной сыпью, стригущим лишаем или еще какой-то чертовой заразой?

— Он коснулся твоего лица, а не груди, дорогой, — ответила Леда. — А теперь быстренько одевайся. У нас сегодня прием. Надень темно-серый костюм с красным галстуком, как и положено во вторник. Какой ты молодец.

Два дня спустя он позвал ее в ванну похожим на вопль голосом. Леда примчалась бегом. («Все наши худшие откровения являются в ванной», — подумал Вилли.) Гари стоял, сняв рубашку.

Забытая бритва жужжала у него в руке, а широко раскрытые глаза уставились в зеркало.

Пятно отвердевшей желтоватой кожи расползлось — оно стало напоминать кляксу-дерево, которое вытянулось вверх между его сосков и пустило корни вниз, к его пупку. Эта изменившаяся плоть приподнялась над нормальной кожей его живота почти на восьмую часть дюйма. Леда увидела, что через нее пробегают глубокие трещины. Некоторые выглядели такими глубокими, что туда можно было сунуть мелкую монету. Впервые она подумала, что ее муж начинает выглядеть… ну, чешуйчатым. Она почувствовала, как затрепетал ее желудок.

— Что это? — завизжал он на нее. — Леда, что это?

— Не знаю, — ответила она, заставив свой голос оставаться твердым. — Но ты должен повидаться с Майклом Хьюстоном. Определенно. Завтра зайди к нему, Гари.

— Нет, не завтра, — проговорил он, все еще разглядывая себя в зеркало, уставившись на выпуклость жесткого кожистого покрова. — Послезавтра, если не пройдет. Но не завтра.

— Гари…

— Дай мне тот крем, «Нивеа», Леда…

Она нашла ему крем и задержалась еще немножко, но вид мужа, размазывающего белую пену по желтоватой поверхности, звук пальцев, трущихся о чешую… Она не смогла этого вынести и скрылась в своей комнате.