«То, как мы воспринимаем действительность, гораздо больше зависит от нашего физического состояния, чем мы думаем».

Вот это уже гораздо ближе к существу дела. Когда вы наблюдаете, как исчезает фунт за фунтом ваше тело, словно сложное уравнение, стираемое с доски линия за линией, это заставляет вас задуматься о реальности. Вашей персональной реальности.

Он был толстым — не увесистым, но несколько перегруженным, совершенно жирным, как боров. Потом стал плотным, приблизительно нормальным (если такое состояние вообще существует), затем худощавым. Но теперь его худощавость начинала превращаться… в худобу. Что последует дальше? Очевидно, истощение. А потом — нечто, не способное уложиться в границы его воображения.

Его не слишком беспокоила та возможность, что его могут утащить на «веселую ферму»: такие процедуры требуют времени. Но последний разговор с Хьюстоном ясно показал ему, насколько далеко зашло дело и насколько мала возможность того, чтоб ему поверили — теперь или потом. Он хотел позвонить Кирку Пеншли — тяга была почти непреодолимой, хотя он знал, что Кирк сообщит ему сразу же, как только детективное бюро что-то раскопает.

Вместо этого он набрал один нью-йоркский номер. Имя Ричарда Джинелли никак не могло выскочить у него из головы с самого начала этого дела. Вот теперь было самое время звонить. Просто позвонить, на всякий случай.

— «Три брата», — сказал голос на другом конце линии. — Специальный ассортимент меню на сегодня включает говядину Марсала и нашу собственную версию Феттучине Альфредо.

— Мое имя Вильям Халлек, и я хотел бы говорить с мистером Джинелли, если он сможет уделить мне время.

Через мгновение тихий голос произнес:

— Халлек?

— Да.

В трубке раздался щелчок. Кто-то ругался на итальянском. Кто-то смеялся. Как и все в его нынешней жизни, все это казалось очень далеким. Наконец трубку взяли в руки.

— Вильям! — Вилли снова подумал, что Джинелли был единственной персоной на всем свете, кто называл его полным именем. — Как твои дела, пайзан?

— Я худею.

— Хорошо, — ответил Джинелли. — Ты был чересчур большим мальчиком, Вильям, слишком большим. Сколько ты скинул?

— Двадцать фунтов.

— Хэй! Мои поздравления! Твоему сердцу должно быть большое облегчение. Тяжело приходилось, а? Можешь мне не говорить, я знаю. Чертовы калории никак не хотят отцепляться. У ирландцев, вроде тебя, они все время откладываются на поясе. У нас, итальяшек, они рвут сиденья наших штанов каждый раз, когда мы завязываем шнурки.

— Мне было совсем не трудно похудеть.

— Ну ладно. Пора тебе заглянуть к «Братьям», Вильям. Я устрою тебе мое собственное блюдо. Цыпленок по-неаполитански. Одна порция за присест вернет тебе весь утраченный вес.

— Надо бы поймать тебя на слове, — сказал Вилли, слегка улыбнувшись. Он увидел свое отражение в зеркале кабинета, слишком много зубов засверкало, когда он улыбнулся. Слишком тонкими стали его губы и щеки. Вилли перестал улыбаться.

— Я скучал. Это было слишком давно. А жизнь такая короткая, пайзан. Я говорю, жизнь коротка, верно?

— Да, я тоже так думаю.

Джинелли заговорил тоном ниже.

— Я слышал, у тебя были неприятности в Коннектикуте, — он говорил «Коннектикут», словно это было в Гренландии. — Мне было печально это слышать.

— Как ты об этом узнал? — откровенно испуганно спросил Вилли. В «Репортере» Фэрвью была напечатана небольшая статейка — пристойная, без упоминания имен. Вот и все. Ничего в нью-йоркских газетах.