|
Сплин сидел у открытого ящика с инструментами и наблюдал с растущим благоговением. У него в семье мать вызывала ремонтника, если что-то ломалось — плита, стиральная машина, мусороизмельчитель, — а почти все остальное выбрасывалось и заменялось. Раз в три-четыре года — или когда проседали пружины — мать выбирала новый гарнитур для салона, старый переезжал в подвальную комнату отдыха, а старый-старый гарнитур из комнаты отдыха — в детский приют для мальчиков в Уэст-Сайде или в женский приют в центре. Отец не возился с машиной в гараже; если под капотом что-то гремело или визжало, отец отгонял машину в «Здоровенный ключ», где вот уже двадцать лет все машины Ричардсонов чинил Лютер. Сам Сплин держал в руках инструменты лишь однажды — на труде в восьмом классе: их разделили на группы, одна обмеряла, другая пилила, третья шкурила, и в конце семестра все старательно свинтили детали — получилась такая коробочка, раздатчик конфет, из которого, если дернуть за ручку, выпадали три штуки «скитллз». Годом раньше Трип смастерил такую же, а годом раньше Трипа такую же смастерила Лекси, а спустя еще год — Иззи, и хотя все провели в мастерской по семестру, а в доме где-то валялись четыре одинаковых раздатчика драже, Сплин подозревал, что члены семейства Ричардсон способны разве что применить к делу отвертку «Филипс».
— Ты где этому научилась? — спросил он, протягивая Пёрл очередную рейку. Пёрл пожала плечами. — У мамы, — сказала она, одной рукой прижав рейку, а другой выудив отвертку из груды инструментов на ковролине. В собранном виде кровать оказалась односпальной и старомодной, с шишечками, в самый раз для Златовласки. — Где вы ее взяли? — Сплин уложил матрас, сел и попрыгал для пробы. Пёрл убрала отвертку в ящик и заперла его на защелку. — Нашли. Она тоже села на кровать, спиной привалившись к изножью, вытянула ноги и уставилась в потолок, словно проверяла, каково ей тут будет. Сплин сидел у изголовья, у нее в ногах. На пальцы Пёрл, и на щиколотки, и на подол налипли завитки травинок. Пахло от нее свежим воздухом и мятным шампунем. — Это моя комната, — внезапно произнесла она, и Сплин вскочил. — Извини, — сказал он, и щеки у него жарко вспыхнули. Пёрл подняла глаза — кажется, на миг она про него позабыла. — Ой, — сказала она. — Я не о том. Она вынула травинку, застрявшую между пальцами, и щелчком отправила на пол, и оба посмотрели, как травинка опустилась на ковролин. Когда Пёрл снова заговорила, голос ее полнился изумлением: — У меня раньше никогда не было своей комнаты. Сплин повертел ее слова в голове. — В смысле, ты всегда жила с кем-нибудь? Он попытался вообразить мир, где такое бывает. Вообразить, как делит комнату с Трипом, который швыряет на пол грязные носки и спортивные журналы, а придя домой, первым делом включает радио — и непременно «Джеммин 92,3», — словно без пульсации этого тупого баса у него остановится сердце. В отпусках Ричардсоны всегда снимали три номера — в одном родители, в другом Лекси с Иззи, в третьем Сплин и Трип, — и за завтраком Трип смеялся над Сплином, потому что порой тот разговаривал во сне. Чтобы Пёрл и мать жили в одной комнате… Даже не верится, что люди бывают так бедны. Пёрл покачала головой. — У нас раньше никогда не было своего дома, — пояснила она, и Сплин проглотил замечание о том, что это не дом, это лишь полдома. Пёрл пальцем вела по вмятинам на матрасе, обводила пуговки в каждой ямке. Наблюдая за ней, Сплин не видел всего, что она вспоминала: капризную печку в Урбане, которая разжигалась спичками; пятый этаж без лифта в Миддлбери, и заросший сорняками сад в Окале, и закоптелую квартиру в Манси, где предыдущий жилец выпускал своего кролика погулять в гостиной, о чем свидетельствовали прогрызенные дыры и несколько сомнительных пятен. |
