— Но он не опубликовывал своей теории, он ее не опубликовывал! А ты уже пользуешься ею.

— Ну и что же? Она еще по опубликована, но уже существует — она уже живет в пауке! А завтра он опубликует, и ему воздадут честь за открытие. Никто и не подумает, что он заимствовал у меня. Кстати, моя диссертация появится в печати позже его статьи, так что даже формальных неувязок не будет.

— Нет, ты невозможен! Ты не хочешь признать, что украл его достижения.

— И не признаю никогда. Я использовал его работу — да! Но достижение это принадлежит не ему одному, а всей науке. Наука всеобща. Никто не вправе положить ее себе в карман и выдавать желающим под расписку. Любой закон открывается не для себя и не на время, а для всех и навсегда, на всю историю человечества, ибо его уже не закрыть!

Она в отчаянии прижала руки к щекам. Она чувствовала, что он неправ, но не могла прорваться сквозь железную цепь его доказательств. Он продолжал, понимая, что одолевает:

— А когда появится его статья, знаешь, как скажут о моей работе: «У них в институте все явления объясняют по Терентьеву — создает человек свою школу». Вот как оно будет — меня зачислят к нему в ученики. И я спокойно мирюсь с этим.

Тогда она, снова теряя самообладание, крикнула:

— Самозванец ты, а не ученик Терентьева! Ты шел к его знаниям окольными путями, каких же результатов можно ожидать от тебя?

Впервые в этом споре она по-настоящему больно ударила его. Черданцев побледнел.

— А какие у меня оставались иные пути? — спросил он с горечью. — Разве меня не выставили из вашей лаборатории? Разве Терентьев твой не ходил к Жигалову с доносами, что я ухаживаю за тобой вместо того, чтоб заниматься наукой? Чтоб отшить от тебя, он пытался отшить меня от науки — вот какой это человек! Он мещанин, а не ученый. Я знал, я знал, что найдутся людишки, которые увидят недопустимое заимствование в том, что я излагаю мысли Терентьева, но не поминаю его фамилии. А как, как, я тебя спрашиваю, могу я сегодня назвать фамилию Терентьева, если работа его не опубликована, а официальные ссылки на неопубликованные работы запрещены? Но я опасался Щетинина, не Терентьева, и уж во всяком случав не тебя!

— Ты был уверен, что раз я люблю, то снесу от тебя всякую подлость?

— Не смей меня прерывать! Я уже сказал тебе — перестань щуриться! Если слепа, носи очки! Я не выношу, когда ты так щуришься!

— Что ты еще во мне не выносишь? Скажи уж все разом!

— Да, скажу, все скажу! Но раньше послушай о своем дорогом Терентьеве. Помнишь, я просил передать, что мне надо с ним поговорить? Я собирался сказать ему: «Борис Семеныч, вы еще не обнародовали ваши замечательные работы, но они уже оплодотворяют наши исследования, они вдохновляют и нас на открытия. Я не могу поминать ваше имя, чтоб не ссориться с Жигаловым, но я буду говорить о науке, подразумевая вас, ибо вы и наука для меня едины!» Вот как я собирался объясниться — воздать ему высшую благодарность, какую может заслужить ученый! А он? Он не захотел и выслушать меня. Он обдал меня презрительным взглядом и прошел мимо. Он процедил сквозь зубы: «Нам не о чем договариваться перед защитой!» Как будто я просил о голосе в свою пользу! Он, возможно, так и подумал, что я собираюсь упрашивать проголосовать за меня. Высокие мотивы он не способен понять, только низменные! Из мести он и вкатил мне этот единственный черный шар! От него всего можно ожидать!

— Я запрещаю тебе так говорить о нем!

Черданцев подошел к ней с перекошенным лицом.