|
Надо было подождать трамвая или перехватить такси, на ожидание у нее не хватало терпения — она заторопилась пешком. До института было далеко, она три раза присаживалась отдохнуть, но тут же опять вскакивала и шла, почти бежала. Ее обогнал возвращавшийся в парк пустой троллейбус, она умоляюще махнула рукой, сердобольный водитель подкатил к тротуару. Троллейбус был без кондуктора. У Ларисы не хватило мелочи. Она уже собиралась бросить в кассу бумажку, но водитель крикнул, что этого не надо.
— В другой раз положите двойную плату, — сказал он. — Что это вы так задержались? Маленькие давно спят. В институте всегда кто-нибудь работал ночью. В подвале гудели генераторы, заряжавшие аккумуляторные батареи, химики возились со срочными анализами, подготавливали заказанные на утро растворы и реактивы. Лариса промчалась мимо вахтера и раскрытых дверей в другие лаборатории. Она была уверена, что Терентьев тут, он иногда поздно задерживался, сегодня он, конечно, не пойдет домой. Она толкнула дверь, не постучав. В комнате сидели Терентьев и Щетинин.
21
Щетинин понимал, что предстоит нелегкий разговор. За год их знакомства он еще не видал Терентьева в таком возбуждении. Когда тот рванулся, не давая подтащить себя к Жигалову, Щетинину показалось, что его крутануло рычагом машины — он еле устоял на ногах. Как это иногда бывает, один гнев был перекрыт другим. Щетинин взял себя в руки. Пока они в молчании шли из зала совета в комнату Терентьева, находившуюся в другом конце здания, Щетинин торопливо обдумывал, как правильнее подойти к делу. Одно он чувствовал с полной отчетливостью: уступать нельзя! В Терентьеве удивительно объединились логика с фантазией, последовательность с капризами, проницательность, почти ясновидение, с детской беспомощностью и ложными представлениями. Он жил словно в двух мирах. В одном — мире науки — Терентьев был ясен, глубок и систематичен. В другом — обыденной жизни, в значительно более простом для каждого человека мире непосредственного окружения — Терентьев двигался словно во сне, всматривался в этот мир и не понимал его: тот проносился мимо хаотической путаницей лиц и событий, любые несообразности в нем казались естественными. Здесь уже не было логики, одни настроения. Под эти настроения приходилось подлаживаться, их надо было искусно и незаметно менять, чтоб чего-нибудь от Терентьева добиться. Щетинин заметил, как напряженно Терентьев следил за убегающей ив зала Ларисой — где-то здесь таились причины его противоречивого поведения. Он обижен безобразным поступком Черданцева, это несомненно, размышлял про себя Щетинин, иначе он и не заговорил бы на эту тему. А дать Черданцеву по рукам опасается, чтоб не обидеть влюбленную в того Ларису. Разумеется, он не признается мне в этом. Он будет искать мотивы поблаговидней и посерьезней, пустится в фантастические теории всепрощения, вот тут и дать ему крупной сдачи! В соответствии с этим заранее придуманным планом Щетинин прямо спросил Терентьева, когда они вошли в лабораторию и тот уселся у своего стола: — Сам ты поступил бы, как он? — Нет, — сердито ответил Терентьев. — Я слишком самолюбив для этого. Но я не хочу всех стричь под свою гребенку. И я не считаю, что самолюбие относится к числу человеческих достоинств. — Дело не в самолюбии, а в порядочности! Ты порядочный человек, а он нет. Непорядочных людей надо наказывать, чтоб пакости не сходили им с рук легко. — За что ты его собираешься наказывать? Он написал, в общем, неплохую диссертацию, правильно объяснил эксперименты… — Вот-вот! — закричал Щетинин. — За это самое — за правильность! Сам бы он до нее не добрался. Исследования его — заемные, а научная степень ему достанется личная! Я не хочу, чтоб совершилась эта несправедливость — награда не по заслугам. |
