Пепел тех мертвых японцев пролетает через Анахайм и оседает на гигантских ушах Плуто; пепел греков, египтян, арабов и евреев носится средиземноморскими ветрами; пепел из Конго, Индии и Китая парит над поверхностью океанов и континентов. Так много смертей, так много умерших… Каждый вдох, который мы делаем, несет клетки других людей к нам в легкие, в кровь, в мозги. Мы никогда не сможем освободиться от наших предков. Возможно, в пустыне нет больше ничего другого. Я погрузился в особый транс, то состояние между вечным сном и вечной настороженностью, когда человек постигает природу бытия и смысл Божьих велений. Я вытряхивал песок из ноздрей и иногда сплевывал. Я не хотел плеваться. Я даже не хотел расставаться с мочой или потом. Я инстинктивно пытался сохранить любую жидкость, неважно, насколько вредную; я сознавал, что она, несомненно, пригодится в безводном мире. Дюны — в этой части Сахары гигантские красновато-коричневые насыпи — ярко светились в лучах солнца, и по ним струились небольшие серебряные реки, вечно маня иллюзией воды; если после всего этого увидишь настоящую воду, то уже не станешь обращать на нее внимание. Именно поэтому многие искатели приключений находили в пустыне смерть совсем рядом с оазисом. Однажды мы миновали носилки с верблюжьими и другими костями; оставшиеся на песке следы чьего-то лагеря, которые никто не тревожил, возможно, в течение столетия, породили у нас предчувствие медленной смерти. И снова я подумал о мумифицировавшихся трупах, о сохранившихся телах всех тех, которые искали Зазару, но так и не нашли. И с чего нам рассчитывать на снисхождение, если Бог определил, что звайа и тубу, коренные обитатели этих мест, обречены погибнуть в тщетных поисках?

Другое мое опасение, возможно, более насущное, тоже было связано с сомнительной способностью Коли ориентироваться. А если мы не просто потеряемся в пустыне, а развернемся и снова, к общему недоумению, столкнемся с тем самым караваном, который покинули так осторожно и вежливо? Наши спутники с восторгом отнеслись бы к тому, что мы готовы принять все последствия своего решения. Но у них возникнут подозрения, если мы вернемся без каких-либо причин. Я начал сочинять убедительную историю о нападении большого отряда туарегов, но тут Коля прервал мои размышления немного банальным замечанием, что мы с тем же успехом могли бы идти по пескам Марса. Я заметил, что, судя по рассказам мистера Уэллса, даже марсиане не испытывали особого желания жить на родной планете! И к чему нам дольше необходимого оставаться в мире, где ни один нормальный человек — и даже монстр — не захочет провести и дня?

Все, что я говорил, веселило моего друга. В конце концов его смех стал настолько частым и настолько громким, что я пришел к выводу: Коля слишком долго находился на солнце. Вскоре я осознал, что мой бедный друг потерял хватку — он, вероятно, был безумен уже в течение некоторого времени.