|
Теперь мы вроде бы продвигались к югу, к линии тропика. Коля был уверен, что там мы должны отыскать Зазару или, по крайней мере, одну из дорог работорговцев, которая приведет нас к оазису. Следуя бестолковым и противоречивым советам друга, я чувствовал себя брошенным на произвол судьбы и уязвимым. Однако я восседал на верблюдице с новообретенным фатализмом, пока Дядя Том послушно следовала за Колей вверх и вниз по бескрайним застывшим просторам красного Моря Песка. По каким-то причинам эту самку прозвали Дядя Том — точнее, Дядя Тхум, потому что арабы умеют произносить «Т» немногим лучше, чем мы произносим этот невнятный горловой звук, который они используют вместо «К» (русским он более привычен, чем британцам). В глубине души я все еще чувствовал, что спасаюсь бегством в Землю мертвых, но не видел в бескрайнем мире вокруг никаких следов потенциальных врагов. Я был спокоен и доволен; мне хватало собственного общества. Мне больше не приходилось прыгать и пронзительно вопить, чтобы защитить свою жизнь. Сначала я также радовался освобождению от бремени пяти ежедневных молитв; но, парадоксальным образом, по мере того как мы преодолевали все новые дюны и скорость нашего передвижения замедлялась, мне стало не хватать привычной рутины обрядов, и я с удовольствием возобновил прежнюю практику. Теперь я понял, что обрел в караване особое счастье и безопасность, и тосковал по нему, как по родному дому. Я молился, чтобы наше странствие по бездорожью продлилось недолго, чтобы мы скоро повстречали другой большой караван и отправились с ним в Магриб. Я спросил Колю, кто еще бывает в Зазаре, кроме работорговцев.
— Еще контрабандисты наркотиков и оружия, — ответил он. — Мы сможем ненадолго забыть о предубеждениях. Неплохо, да? Я возразил, что пока не считал своими настоящими товарищами людей, которых он описал. Коля в ответ усмехнулся, упомянув о замечательном благочестии, царившем в «монастыре» Би’р Тефави. Я инстинктивно чувствовал, что его острый язык скрывал, как говорится, мягкую совесть. Я не стал больше мучить его. В жилах моего друга текла кровь Романовых. Общение со всякой шушерой нравилось ему не больше, чем мне. Я заметил, что у нас уже достаточно денег, чтобы оплатить дорогу до Генуи или Гавра. Оттуда мы могли возвратиться в Америку, где меня дожидалось небольшое состояние. Коле оставалось только напомнить, что теперь я был испанским гражданином, Мигелем Хуаном Гальибастой, жителем Касабланки, родившимся в Памплоне католиком. Коля показал на паспорт, который я выбрал. Я ответил, что предпочел бы свой американский паспорт и готов рискнуть. Покинув наконец безопасный караван, мы едва не поссорились. Возможно, таким образом мы освобождались от чрезмерного напряжения, поняв, что, если расстанемся сейчас, угроза гибели значительно возрастет. Путешественники очень часто умирали в какой-нибудь миле от колодца или источника, сбившись с пути. Должен признать, что переход из американского подданства в испанское казался мне не слишком выгодным, тем более что я никогда не ступал на землю своей «родной» страны. Я спросил: как «Гальибаста» снова превратится в «Питерса» в Голливуде? Ситуация с подтверждением личности становилась все сложнее и опаснее. Мир следил за американским кинозвездами. Как актер мог притвориться владельцем марокканского кафе? Коля сказал, что я волнуюсь из-за пустяков. Я вернусь в США с рассказом о пленении, пытках и спасении — и тотчас стану настоящим героем. Моя карьера будет обеспечена. Я смогу совершить турне, повествуя о своих приключениях. Я сказал в ответ: «Надеюсь только на то, что о моих приключениях не станут снимать фильм». Теперь мы носили накидки, защищаясь от мелкой пыли, которую поднимал неприятный непрекращавшийся бриз. Пока мы еще не сталкивались с настоящей песчаной бурей. Суданец предупреждал, что надвигается сезон штормов. Вот, заметил я, очередная причина, чтобы выбрать другое время для поисков Затерянного оазиса. |
