И недалек тот день, когда начнется наша последняя битва. Это — великая битва. Это — самая достойная смерть. Любовь — взаимная любовь — что еще у нас есть, чтобы противостоять холодному ужасу Энтропии? Только человеческая любовь усиливается, обретает форму, воплощается; она — наше единственное противоядие от Энтропии. Мы недостаточно ценим свою способность любить. Ибо одна лишь любовь спасет нас в конце концов: не идеология, даже не религия — но любовь, достойная, честная, истинная любовь одного человека к другому, все за одного и один за всех! Pah sah?
Если нельзя изменить общество, то можно, по крайней мере, надеяться время от времени напоминать ему о добродетелях. Мусульмане не делают этого. И при Царе, и при Христе мусульмане оценили достоинства религиозного обращения. Не так, конечно, как при безбожных большевиках, которые не предлагали никакой альтернативы. Таким образом, мусульманин остается варваром, отсталым и невежественным. Для него возможно лишь одно будущее — гражданская война, когда слуги Магомета решают: настало время поддержать единоверцев! Бог говорил со мной, и я говорил с Ним, но я сказал Ему, что могу творить Его дело без Его поддержки. Когда я стану старым и слабым, Господи, сказал я, тогда я попрошу Твоей поддержки. Теперь я стар. Теперь я слаб. А Бог ушел, пуская слюни, оставив нам в помощь только Своего сына и Своих пророков и святых. Они недостаточно сильны. Иногда, в сумрачные часы отчаяния, я задумываюсь: быть может, дьявол — наш истинный господин, а меня обманом заманили в синагогу, в обитель утрат. Безнадежность, беспомощность и смерть ждут там. Вы не знаете, на чьей я стороне. Вероятно, на вашей.
Willst du ruhig sein, du Judenschwein? Ci ken myn arof gain in himl araan, ju freign bas got, ci sy darf azoi zaan? Но разве не так Секстон Блейк обращался к евреям?
Сидя в лошадином стойле рядом с нервным жеребцом, в начале зимы 1924 года я изобрел реактивный двигатель. Реактивные машины и газотурбинные установки были теоретически возможны. Я вспомнил статью, что читал в детстве в одном из своих английских журналов, — в ней говорилось о паровой машине Герона Александрийского, которую он назвал «Аэрофил», созданной приблизительно за двести пятьдесят лет до Рождества Христова; многие думают, что это была первая машина, которая преобразовывала паровое давление в реактивную силу. Мой разум обратился к третьему закону Ньютона, к паровому экипажу, так и не построенному ученым. Соотношение сила/вес было, конечно, главной проблемой для самолетов в те дни, так как более крупный самолет всегда требовал более мощного и поэтому крупного двигателя. Реактивная турбина могла обеспечить значительно большую мощность при меньшем размере, и крупные машины удавалось бы перемещать быстрее. Мне пришло в голову, что можно применить своеобразный высокоскоростной вентилятор, чтобы направлять поток воздуха, который следовало сжать, а потом использовать его для запуска турбины. Несколько минут я мечтал о своих инструментах и чертежах, оставшихся вместе с моим паровым автомобилем в Лонг-Бич, Калифорния. Годы спустя, услышав о работе Уиттла в Англии, я понял, что пришел к тому же решению примерно на десять лет раньше. Но, конечно, в этом нет ничего необычного для меня. При другом стечении обстоятельств я, вероятно, сегодня стал бы самым богатым человеком в мире. Если бы идея реактивного двигателя посетила меня тогда, когда я сидел в шикарном кабинете, заполненном солидными медными инструментами, подобно сэру Фрэнсису, - действительно, при таком стечении обстоятельств сегодня я мог бы важно шествовать по коридорам Букингемского дворца с подвязкой на колене и рыцарским титулом в кармане, я бы обрел последнее пристанище в Вестминстерском аббатстве, лежал бы там много веков и слушал дивные звуки мессы. И это — человек, который даровал миру пистолет-пулемет! Поистине благословенный шум!
Они надвигаются со всех сторон, эти молодые варвары, эти служители языческих идолов, облаченные в костюмы цыган из комических опер. |