— Быстро назад, в дом!

— Что — уже? — Голос Пульта был на удивление равнодушен, словно не о его драгоценной шкуре шла сейчас речь, но размышлять над его реакцией времени уже не осталось: град ударов обрушился на ворота, в общем — то куда более хлипкие, чем можно было ожидать.

Через краткое мгновение, я уже взлетел на второй этаж, с трудом заставляя действовать с нужной стремительностью подталкиваемого мной толстого, задыхающегося Пульта… Там, внизу, прозвучало почти одновременно два выстрела: предупредить и спасти охранника не удалось.

Чертыхнувшись, я кинулся к окну: везение пока еще не оставило нас до конца! Охранник Пульта все-таки понял, видимо, в последний момент, что происходит, и жизнь свою отдал не задаром: один из четверых боевиков Куба валялся посреди двора в нелепой позе: мертв или ранен? Главное — теперь их осталось трое против двоих… Нет, против одного: едва глянув на Пульта, я понял это отчетливо: неповоротливый, с явно нездоровым сердцем, привыкший за долгие годы к барской жизни Пульт в счет уже не шел. Значит, один. Один против совсем нехилых троих боевиков Куба. Поскольку Кондратову с его подмогой добираться сюда по самым оптимистическим подсчетам не менее часа… Дурак ты был, Ильин, когда согласился участвовать в этой проклятой истории! И что не сиделось в вонючей, зато тишайшей твоей ментовке? У меня, заступившего в тот день на самое обычное внутреннее дежурство в доме Куба, был при себе один-единственный «Макаров» с восемью патронами. Все дальнейшие события слились опять в одну, лихорадочную нервотрёпку из которой память выхватила и закрепила считанные эпизоды.

…Вот первым же прицельным выстрелом я достигаю прекрасного результата. Застреленный

мной во время пробежки к крыльцу особняка Винт. — Самый меткий стрелок, хрипит и падает, исчезая из зоны видимости. Я зацепил его на границе полосы прострела…

…Вот я слышу треск выбиваемой внизу двери — это оставшимся двоим удалось-таки прорваться к дому. Они уже на пути ко второму этажу, но винтовая лестница закрывает им обзор…

…Вот в сантиметре от моей головы в щелки разлетается косяк, но пуля чудом минует меня, а мой выстрел навскидку, вслепую, порождает полный звериной ярости и боли вопль внизу…

…Вот я в бешенстве отталкиваю безвольно замершего посреди комнаты, бесполезного Пульта в дальний угол, которого уже не достигают закатные лучи солнца, вот… Да, запах гари, потянувшийся снизу: оставшемуся невредимым боевику пришла все же в голову мысль поджечь дом, выкурить нас отсюда… В ту минуту или чуть позже послышались милицейские сирены, и я тут же решил, что именно послышались, поскольку вся эта бойня заняла не более десятка минут…

К тому моменту, как боевик начал отстреливаться от местных ментов, направленных сюда, как выяснилось позже, Кондратовым, у меня оставалась ровно одна пуля. Спустя еще минуту у последнего из оставшихся в живых кубовских боевиков тоже кончились патроны.

…После того как я отказался покинуть дом до прибытия Кондратова и местные ребятки покорно согласились подождать развязки внизу, я сосредоточился наконец на главной причине, а заодно и цели случившегося.

Пульт по-прежнему сидел в углу — там, куда я «запечатал» его во время перестрелки. Все с тем же хмурым и отсутствующим выражением лица. Вглядываясь в расшифрованного агента, я ничего не мог поделать со стремительно овладевавшим мной раздражением: каковы бы ни были его, может и впрямь великие, заслуги, он вел себя так, словно это не за его бриллиантовую шкуру я только что рисковал поздороваться раньше времени с архангелами!

Нехотя он перевел на меня взгляд маленьких немигающих глазок:

— Осторожный ты, Кнут… Или как тебя там? Боишься, что свои же менты с гореча подстрелят? — Такие случаи бывали.