всего. Преследовал, поймал и заклеймил.

Но мне было мало.

По какой-то непонятной причине мне нужно было больше. Мне нужно было сделать

ее своей, убедиться, что она будет выкрикивать ночами только мое имя, видеть ее яркую

улыбку по утрам и чувствовать ее маленькое, гибкое тело возле своего во время сна.

И знаете что? Будь я проклят, если не наслаждался каждым моментом ее присутствия.

Но это пора было прекращать. Я знаю, что происходило. Меня пугало, что я шел по

стопам отца, но я отказываюсь гравировать на себе клеймо позора.

Так почему все ощущается таким чертовски неправильным? Почему я чувствую, что

теряю  контроль?  Почему  мне  кажется,  что  я  не  могу  дышать?  Я  зажмуриваюсь,  когда

образы  Пенелопы  проносятся  в  моем  разуме:  как  ее  волосы  раскидываются  по  моей

обнаженной груди, как она сладко мне улыбается и дерзит. Картинки  затуманивают мой

разум, а острая боль пронзает моё гребаное сердце.

Без нее в постели холодно и одиноко. Без нее всё в комнате кажется мрачным, унылым

и ненужным.

– Бл*ть! – снова выкрикиваю я, ударяя кулаками по матрасу.

Сдавшись,  хватаю  телефон  и  открываю  список  сообщений.  Последнее  я  отправлял

Пенелопе более двух недель назад.

Две гребаные недели назад!

Дерьмо.

Поскольку я мазохист и нуждаюсь в очередной дозе боли, я набираю сообщение.

ГЕВИН: Я скучаю по тебе.

Это не ложь, это чистейшая правда. Я чертовски по ней скучаю. Я скучаю по всему в

ней, начиная от сломанного каблука на ее изношенных туфлях, до ее вспыльчивости и до

того, как она стонет мое имя в момент кульминации. 

Прежде  чем  я  успеваю  собраться  с  мыслями,  мобильник  оповещает  сигналом  о

пришедшем ответе, возвращая меня к реальности.

ПЕНЕЛОПА: Оставь это, Гевин. Ты все еще планируешь завтра играть?

Я ни секунды не сомневаюсь.

ГЕВИН: Да.

ПЕНЕЛОПА: Тогда нам не о чем разговаривать. Удачи.

Поскольку  я  не  могу,  бл*ть,  остановить  кретина  внутри  меня,  то  отвечаю  ей  злом, дабы не показать свои раны.

ГЕВИН: И вам того же, мисс Прескотт.

***Это слишком легко.

Харли сидит напротив меня, вертя в руке фишку и заикаясь каждый раз, когда ему

выпадает  «хорошая рука», как будто его пальцы шокированы тем, что  их владелец смог

заполучить приличные карты. По всей комнате и под столом установлены камеры, чтобы

зрители могли следить за нашим поведением.

Я очень быстро нокаутировал Рамоса (гребаного имбецила), Самуэльсона и Бейкера.

Остались только я, Харли и новенький многообещающий, но слишком суетливый парень

по имени Такер Рид. Ну, у него хотя бы хватило ума не повестись на крупный блеф, и это

единственное, благодаря чему он все еще здесь.

Перед  приходом  сюда  в  одном  из  моих  безупречных  костюмов  и  с  фальшивой

улыбкой, я перебросился парой фраз со Скоттом о моих намерениях играть. Козел, должно

быть, говорил с Грэхемом, потому что его речь не особо отличалась от недавней тирады

Грэхема. Скотт сказал, что мне не нужно этого делать, что мне нечего доказывать и что я

никогда не буду отражением человека, который меня вырастил. Бла, бла, мать вашу, бла.

Ну,  а  затем  он  заявил,  что  его  не  будет  на  игре,  как  и  Грэхема,  потому  что  они

направлялись в театр, чтобы посмотреть на первое выступление Пенелопы.