Но это длинная материя, мистер Астлей.
Тут много надо бы знать предварительно. Впрочем, это вопрос важный - как ни
смешно все это с первого взгляда. Француз, мистер Астлей, это - законченная,
красивая форма. Вы, как британец, можете с этим быть несогласны; я, как
русский, тоже несогласен, ну, пожалуй, хоть из зависти; но наши барышни
могут быть другого мнения. Вы можете находить Расина изломанным,
исковерканным и парфюмированным; даже читать его, наверное, не станете. Я
тоже нахожу его изломанным, исковерканным и парфюмированным, с одной даже
точки зрения смешным; но он прелестен, мистер Астлей, и, главное, - он
великий поэт, хотим или не хотим мы этого с вами. Национальная форма
француза, то есть парижанина, стала слагаться в изящную форму, когда мы еще
были медведями. Революция наследовала дворянству. Теперь самый пошлейший
французишка может иметь манеpы, приемы, выражения и даже мысли вполне
изящной формы, не участвуя в этой форме ни своею инициативою, ни душою, ни
сердцем; все это досталось ему по наследству. Сами собою, они могут быть
пустее пустейшего и подлее подлейшего. Ну-с, мистер Астлей, сообщу вам
теперь, что нет существа в мире доверчивее и откровеннее доброй, умненькой и
не слишком изломанной русской барышни. Де-Грие, явясь в какой-нибудь роли,
явясь замаскированным, может завоевать ее сердце с необыкновенною легкостью;
у него есть изящная форма, мистер Астлей, и барышня принимает эту форму за
его собственную душу, за натуральную форму его души и сердца, а не за
одежду, доставшуюся ему по наследству. К величайшей вашей неприятности, я
должен вам признаться, что англичане большею частью угловаты и неизящны, а
русские довольно чутко умеют различать красоту и на нее падки. Но, чтобы
различать красоту души и оригинальность личности, для этого нужно
несравненно более самостоятельности и свободы, чем у наших женщин, тем более
барышень, - и уж во всяком случае больше опыта. Мисс Полине же - простите,
сказанного не воротишь - нужно очень, очень долгое время решаться, чтобы
предпочесть вас мерзавцу Де-Грие. Она вас и оценит, станет вашим другом,
откроет вам все свое сердце; но в этом сердце все-таки будет царить
ненавистный мерзавец, скверный и мелкий процентщик Де-Грие. Это даже
останется, так сказать, из одного упрямства и самолюбия, потому что этот же
самый Де-Грие явился ей когда-то в ореоле изящного маркиза, разочарованного
либерала и разорившегося (будто бы?), помогая ее семейству и легкомысленному
генералу. Все эти проделки открылись после. Но это ничего, что открылись:
все-таки подавайте ей теперь прежнего Де-Грие - вот чего ей надо! И чем
больше ненавидит она теперешнего Де-Грие, тем больше тоскует о прежнем, хоть
прежний и существовал только в ее воображении. Вы сахаровар, мистер Астлей?
- Да, я участвую в компании известного сахарного завода Ловель и Комп.
- Ну, вот видите, мистер Астлей. С одной стороны - сахаровар, а с
другой - Аполлон Бельведерский; все это как-то не связывается. |