Он был очень рад, что за столом я сел с ним рядом, и, кажется,
уже считает меня своим закадычным другом.
За столом французик тонировал4 необыкновенно; он со всеми небрежен и
важен. А в Москве, я помню, пускал мыльные пузыри. Он ужасно много говорил о
финансах и о русской политике. Генерал иногда осмеливался противоречить, но
скромно, единственно настолько, чтобы не уронить окончательно своей
важности. --------
4 - задавал тон (франц. - ton).
Я был в странном настроении духа; разумеется, я еще до половины обеда
успел задать себе мой обыкновенный и всегдашний вопрос: зачем я валандаюсь с
этим генералом и давным-давно не отхожу от них? Изредка я взглядывал на
Полину Александровну; она совершенно не примечала меня. Кончилось тем, что я
разозлился и решился грубить.
Началось тем, что я вдруг, ни с того ни с сего, громко и без спросу
ввязался в чужой разговор. Мне, главное, хотелось поругаться с французиком.
Я оборотился к генералу и вдруг совершенно громко и отчетливо, и, кажется,
перебив его, заметил, что нынешним летом русским почти совсем нельзя обедать
в отелях за табльдотами. Генерал устремил на меня удивленный взгляд.
- Если вы человек себя уважающий, - пустился я далее, - то непременно
напроситесь на ругательства и должны выносить чрезвычайные щелчки. В Париже
и на Рейне, даже в Швейцарии, за табльдотами так много полячишек и им
сочувствующих французиков, что нет возможности вымолвить сло'ва, если вы
только русский.
Я проговорил это по-французски. Генерал смотрел на меня в недоумении,
не зная, рассердиться ли ему или только удивиться, что я так забылся.
- Значит, вас кто-нибудь и где-нибудь проучил, - сказал французик
небрежно и презрительно.
- Я в Париже сначала поругался с одним поляком, - ответил я, - потом с
одним французским офицером, который поляка поддерживал. А затем уж часть
французов перешла на мою сторону, когда я им рассказал, как я хотел плюнуть
в кофе монсиньора.
- Плюнуть? - спросил генерал с важным недоумением и даже осматриваясь.
Французик оглядывал меня недоверчиво.
- Точно так-с, - отвечал я. - Так как я целых два дня был убежден, что
придется, может быть, отправиться по нашему делу на минутку в Рим, то и
пошел в канцелярию посольства святейшего отца в Париже, чтоб визировать
паспорт. Там меня встретил аббатик, лет пятидесяти, сухой и с морозом в
физиономии, и, выслушав меня вежливо, но чрезвычайно сухо, просил подождать.
Я хоть и спешил, но, конечно, сел ждать, вынул "Opinion nationale"5 и стал
читать страшнейшее ругательство против России. Между тем я слышал, как чрез
соседнюю комнату кто-то прошел к монсиньору; я видел, как мой аббат
раскланивался. Я обратился к нему с прежнею просьбою; он еще суше попросил
меня опять подождать. Немного спустя вошел кто-то еще незнакомый, но за
делом, - какой-то австриец, его выслушали и тотчас же проводили наверх.
Тогда мне стало очень досадно; я встал, подошел к аббату и сказал ему
решительно, что так как монсиньор принимает, то может кончить и со мною. |