Изменить размер шрифта - +
Он был очень рад, что за столом я сел с ним рядом,  и,  кажется,
уже считает меня своим закадычным другом.
     За столом французик тонировал4 необыкновенно; он со  всеми  небрежен  и
важен. А в Москве, я помню, пускал мыльные пузыри. Он ужасно много говорил о
финансах и о русской политике. Генерал иногда осмеливался противоречить,  но
скромно,  единственно  настолько,  чтобы  не  уронить   окончательно   своей
важности. --------
     4 - задавал тон (франц. - ton).
     Я был в странном настроении духа; разумеется, я еще до  половины  обеда
успел задать себе мой обыкновенный и всегдашний вопрос: зачем я валандаюсь с
этим генералом и давным-давно не отхожу от  них?  Изредка  я  взглядывал  на
Полину Александровну; она совершенно не примечала меня. Кончилось тем, что я
разозлился и решился грубить.
     Началось тем, что я вдруг, ни с того ни с сего,  громко  и  без  спросу
ввязался в чужой разговор. Мне, главное, хотелось поругаться с  французиком.
Я оборотился к генералу и вдруг совершенно громко и отчетливо,  и,  кажется,
перебив его, заметил, что нынешним летом русским почти совсем нельзя обедать
в отелях за табльдотами. Генерал устремил на меня удивленный взгляд.
     - Если вы человек себя уважающий, - пустился я далее, -  то  непременно
напроситесь на ругательства и должны выносить чрезвычайные щелчки. В  Париже
и на Рейне, даже в Швейцарии,  за  табльдотами  так  много  полячишек  и  им
сочувствующих французиков, что нет возможности  вымолвить  сло'ва,  если  вы
только русский.
     Я проговорил это по-французски. Генерал смотрел на меня  в  недоумении,
не зная, рассердиться ли ему или только удивиться, что я так забылся.
     - Значит, вас кто-нибудь  и  где-нибудь  проучил,  -  сказал  французик
небрежно и презрительно.
     - Я в Париже сначала поругался с одним поляком, - ответил я, - потом  с
одним французским офицером, который поляка поддерживал.  А  затем  уж  часть
французов перешла на мою сторону, когда я им рассказал, как я хотел  плюнуть
в кофе монсиньора.
     - Плюнуть? - спросил генерал с важным недоумением и даже  осматриваясь.
Французик оглядывал меня недоверчиво.
     - Точно так-с, - отвечал я. - Так как я целых два дня был убежден,  что
придется, может быть, отправиться по нашему делу на  минутку  в  Рим,  то  и
пошел в канцелярию посольства святейшего  отца  в  Париже,  чтоб  визировать
паспорт. Там меня встретил аббатик, лет пятидесяти,  сухой  и  с  морозом  в
физиономии, и, выслушав меня вежливо, но чрезвычайно сухо, просил подождать.
Я хоть и спешил, но, конечно, сел ждать, вынул "Opinion nationale"5  и  стал
читать страшнейшее ругательство против России. Между тем я слышал, как  чрез
соседнюю комнату  кто-то  прошел  к  монсиньору;  я  видел,  как  мой  аббат
раскланивался. Я обратился к нему с прежнею просьбою; он еще  суше  попросил
меня опять подождать. Немного спустя вошел  кто-то  еще  незнакомый,  но  за
делом, - какой-то австриец, его выслушали  и  тотчас  же  проводили  наверх.
Тогда мне стало очень досадно; я  встал,  подошел  к  аббату  и  сказал  ему
решительно, что так как монсиньор принимает, то может  кончить  и  со  мною.
Быстрый переход