Здесь у меня не было знакомых, которые могли бы помочь, поэтому я объяснил хозяину гостевого дома, зачем приехал, и спросил, есть ли здесь старики, которые сохранили традиции исполнения старинных народных песен. Хозяин сказал, что сам таких не знает, однако дружен с настоятелем местного храма Тайсэндзи, Какудзином, который тоже интересуется старинными песнями, и лучше всего встретиться с ним. Я устал с дороги и провел вечер в своей комнате, приводя в порядок собранные материалы.
Был разгар лета, и следующий день выдался жарким. Я позавтракал, надел позаимствованные в гостевом доме гэта и неторопливо зашагал по префектурному шоссе. Повернул направо, миновал почту, затем свернул налево и прошел через старые главные ворота храма Тайсэндзи, относившегося к школе Риндзай. На его территории играла толпа детей; сам храм, похоже, несколько раз перестраивали, но он все еще сохранял величие старой архитектуры, характерное для периода Оэй. Я спросил, как найти настоятеля. Так я и познакомился с Какудзином.
За дни, проведенные в Иро, характер настоятеля произвел на меня глубокое впечатление, и даже за это короткое время между нами возникла особая душевная близость. Настоятель, без сомнения, радовался знакомству со мной, ведь мы встретились, как раз когда он сокрушался, что местная молодежь с каждым днем все дальше отходит от старых обычаев и традиций. Вскоре после нашей первой встречи Какудзин пожаловался мне, что «Песня о священной лодке», передававшаяся из поколения в поколение и сохраненная в деревенском святилище, доживает последние годы. Он сказал, что позовет последнего старика, который может ее исполнять, и попросит спеть специально для меня. Радости моей не было предела.
Старый рыбак, о котором говорил настоятель, был воплощением простоты; он предупредил, что со здоровьем у него стало совсем плохо, голос звучит неважно, так что, скорей всего, петь он будет в последний раз.
Хотя ритуал священной лодки в Иро давно сошел на нет, еще несколько десятилетий назад каждый год третьего ноября в деревне устраивали праздник. Двенадцативесельную прогулочную лодку «Мёдзин-мару» украшали со всем великолепием, молодые парни садились на весла и целый день плавали по заливу. В центре лодки ставили павильон площадью около пяти квадратных метров, в котором пятеро жителей деревни распевали священные песни, а когда выступление заканчивалось, танцоры в красных кимоно исполняли танец обезьян – вероятно, одну из разновидностей санбасо. По всей видимости, это было похоже на представления санба саругаку, которые до сих пор можно увидеть на севере Японии.
Всего в этом обряде двенадцать песен, и первая из них – как раз «Песня о священной лодке». Полное исполнение на той самой лодке занимало два дня. Однако мне довелось услышать только песню о лодке, которую также называют «Песней богов».
Прежде чем старик начал исполнение, мне удалось скопировать текст, записанный на листе старой бумаги для каллиграфии.
Начинается песня так:
Типичное начало, ничего особо примечательного, такое можно услышать в разных регионах.
И дальше в том же духе, с описаниями четырех времен года. Это напомнило мне фрагмент «На берегу» из антологии священных церемониальных песен. Там есть следующие строки:
Праздничный сюжет «На берегу» включался также в представления ковакамай. Тексты в ковакамай заимствованы из антологии церемониальных песен, в приведенных выше строках прославляется Камакура.
И дальше:
Теперь, когда я отомстил врагу и возвеличил свое имя, можно сложить меч, лук и стрелы.
Эта строка из «Песни о священной лодке» напомнила мне отрывок «Праздник мести» из представления кумиодори. Однако тема мести воинственного самурая быстро растворяется в мирном речитативе, прославляющем долголетие.
Старик еще раз извинился за то, что сегодня не в голосе, и затянул первые строки «Песни о священной лодке». |