Я сразу понял, куда он клонит. И ответил:

– У нас – нет.

– А у них?

– Думаю, нет. Кассета не доснята, многие пленки не проявлены. Негативы снимков наверняка есть. Но снимки мелкие, даже погон не видно. А лица в марлевых полумасках.

– У вас не было намерения сделать копию видеопленки?

– Зачем? Если бы дело касалось только генерал‑майора Жеребцова, эти материалы мы отнесли бы прямо в ОБСЕ. И прославили бы его на весь мир.

– Почему же вы так не сделали?

– Потому что на весь мир прославилась бы и Российская армия. А она и так прославлена с головы до ног.

– Значит, вы думали о чести Российской армии?

– А вы? – неожиданно вмешался Док. – Когда планировали это мероприятие? Если планировали его вы.

Таким я Дока никогда не видел. Он с трудом сдерживал бешенство.

Штатский словно бы не услышал его вопроса.

– Спасибо, – сказал он. – Я удовлетворен вашими ответами.

– Анатолий Федорович, я хотел бы поговорить с моими офицерами наедине, – обратился к нему командующий.

«Анатолий Федорович – вот, значит, как его зовут», – взял я себе на заметку.

– Разумеется. Ничего не имею против, – ответил штатский и вышел.

Командующий проводил его тяжелым взглядом и повернулся к нам:

– Курит кто‑нибудь? Угостите сигаретой.

Док выложил перед ним пачку «Мальборо» и зажигалку. Он был единственным, кто в нашей команде курил. Раньше Артист и Муха смолили, но после двух подряд тридцатикилометровых марш‑бросков по горам с полной выкладкой, которые я специально для них устроил, как‑то быстренько бросили. А вот у Дока не получалось.

Командующий закурил и довольно долго молчал. Потом сказал:

– Плохие у меня для вас новости, ребята. Очень плохие. От меня потребовали, чтобы я отдал вас под трибунал.

– За что?! – вырвалось у Мухи.

– Невыполнение боевого приказа. Нападение на генерала Жеребцова… Что ж ты его не пристрелил, капитан? Сам же сказал: он тебе в башку целил. И свидетелей у тебя вон сколько! Пристрелил бы – и дело с концом. Тоже мне, спецназ хренов!

– В следующий раз так и сделаю, – пообещал я.

– Не будет у тебя следующего раза. И ни у кого из вас не будет. Вы разжалованы и уволены из армии. Вчистую.

Я даже засмеялся.

– Не складывается, товарищ генерал‑лейтенант. Это все равно что приказать: отрубить голову и повесить. Если мы разжалованы и уволены, значит – мы штатские. При чем здесь военный трибунал? А если трибунал, зачем увольнение? А вдруг трибунал решит, что правильней нас расстрелять?

– Трибунала не будет. Я сказал, что сяду рядом с вами, потому что тоже не выполнил бы такого приказа. А Жеребцов сядет – за то, что его отдал.

– Полегчало, – заметил я. – Трибунала, значит, не будет, а приказ об увольнении остается в силе?

– Да, – сказал он и погасил сигарету. И тут же закурил новую.

– Но за что? – снова спросил, почти крикнул Муха.

– Не за что, а почему, – поправил командующий. – Или зачем.

– Зачем? – повторил Муха.

– Вы слишком много знаете. Программа, по которой проводились эти дела, закрыта…

– Так это была целая программа? – спросил я. – И, наверное, кодовое название у нее было? Безумно интересно – какое же?

– «Помоги другу».