Люблю.

Все, кого я люблю.

Все, кого я люблю, там, на поверхности, а я снова погребён во тьме.

На меня накатывает страх, который немедленно переходит в подлинный ужас.

Что, если я больше не вернусь к ним? Что, если я всегда, бесконечно буду один в темноте?

– Небывалый Король.

– Небывалый Король.

– Получивший свет, но запертый во тьме.

– Небывалый Король.

– Небывалый Король.

Я рывком дёргаюсь, вставая на ноги.

– Король Неверленда.

– Да слышу я вас, мать вашу! – ору я.

Из темноты вырывается силуэт духа лагуны с широко раскрытым визжащим ртом.

Звук сюда не доходит, но ощущение, что на меня кричат, – вполне.

Мимо несётся течение, и меня затягивает в него.

Голова раскалывается, грудь болит, и мне всё труднее и труднее задерживать дыхание.

– Небывалый Король.

– Погружённый во тьму, боящийся света.

– Теперь ты слышишь нас, Король Неверленда?

Течение отступает.

Сверкающие хвосты плавают рядом со мной по широкому кругу.

– Света не бывает, – говорит один голос.

– Без тьмы, – добавляет другой.

– Тьмы не бывает…

– Вы задрали со своими шарадами! – рявкаю я. – Что вам надо? Чтобы я стал лучше? Чтобы я был менее тёмным и более светлым? Просто, сука, скажите мне прямо!

Какая бы сила ни сковывала меня, она исчезает, и я снова владею собственными ногами.

– Небывалый Король.

– Король Неверленда…

Голоса стихают, и блестящие хвосты исчезают.

Поверхность воды возникает очень далеко от меня, будто в нескольких милях, но я стремительно плыву к ней. Быстрее, быстрее; в лёгких жжёт, горло полыхает, рот словно вот-вот лопнет.

Пробившись на поверхность, я набираю полную грудь воздуха – до боли в рёбрах.

Не желая ни на мгновение больше задерживаться в лагуне, я поднимаюсь в воздух, с одежды течёт вода.

На пляже Крокодил пожирает всех на своём пути, равно пиратов и фейри.

Но расслышав со Скалы Покинутых крик Дарлинг, я прихожу в ужас от того, что уже может быть слишком поздно.

Глава 33

Уинни

Я моментально понимаю, что тень Вейна пропала.

Наверное, это моя собственная тень распознаёт в нём эту пустоту.

Он бессильно болтается в руках солдат.

Хольт взмахивает рукой в его сторону.

– Поднимите его.

Те выполняют приказ.

Я дергаюсь в хватке мужчин, удерживающих меня, и лезвие у горла задевает кожу. Я чувствую, как на свежем порезе проступает капля крови, а затем – как по шее стекает кровавая дорожка. Чужие пальцы сжимаются на мне, оставляя синяки, и в груди у меня начинает разгораться гнев.

Лишь четверым мужчинам позволено оставлять метки на моей плоти.

Четверым – и только им.

Гнев растекается по венам, как жидкий огонь.

До Неверленда, до Питера Пэна, Вейна, Баша и Каса мне иногда приходилось добровольно совершать плохие, тёмные вещи, чтобы выжить.

Спать с тем, кого я ненавидела, потому что я знала, что у него есть машина, на которой можно куда-нибудь добраться.

Воровать еду из соседнего дома, потому что я голодала.

Позволять другим вырезать символы на моей коже, потому что этого хотела моя мать.

Никогда я не принимала тьму ради того, чего хотела я сама.

Потому что на самом деле я никогда ничего не хотела.

Трудно хотеть, когда лишь приблизительно представляешь, что такое собственная потребность.

Хольт жестом велит стражникам подвести Вейна к краю обрыва.