– И они перестали драться. Сразу…

– Совпадение, – сказал я. – И вообще, Вася. Скоро подойдет твой катер, и хочу сказать на прощанье вот что… Выдумщик ты, кое‑что видел и угощаешь меня самой что ни на есть морской травлей, ведь так?

И слушал я тебя исключительно потому, что врешь ты, в общем, интересно и складно. Легенду о кракене ты обработал довольно успешно, а дальше, дальше просто не знаешь, что говорить. Обижайся на меня или не обижайся, как хочешь…

– Если я обижусь, то вы решите, что правы и я вам солгал, – вслух рассуждал Василий, – значит, я не обижусь, а все, что я вам говорил,правда.

– Хладнокровный вывод, – заметил я. – Теперь все ясно..

– Нет, не все, – сказал Василий. – Далеко не все. Вот в эту минуту и решается моя судьба. Я принимаю решение и возвращаюсь к ним… И пусть сбудутся Пророчества Золотого Гобелена…

После таких слов мне ужасно захотелось поверить во все, рассказанное Василием. Пусть это будет неправдой, пусть! Но… как он сказал? «Пророчества Золотого Гобелена»? А это что? Пусть это вранье, пусть морская травля, но что такое «Золотой Гобелен»? И все‑таки я решил промолчать.

Василий некоторое время продолжал сосредоточенно о чем‑то размышлять, шевеля губами. Молился ли он, клялся или кого‑то убеждал вполголоса. Вдруг он встал на ноги и, властно протянув руку к показавшемуся на горизонте катеру на подводных крыльях, громко произнес: – Остановись! Я не хочу, чтобы ты подошел к причалу!

Естественно, катер продолжал свое стремительное движение, он уже прошел мимо грота Шаляпина и, казалось, летел над волнами стремительной сверкающей стрелой.

Летел, летел и вдруг остановился. Исчезли буруны, и теперь он был не стрелой, выпущенной из лука, а беспомощным поплавком. Василий посмотрел на меня уверенно и спокойно.

– Так продолжать? – спросил он. – Теперь у нас время есть, времени теперь вполне достаточно…

– Совпадение, – сказал я упрямо.

– Согласен, – быстро ответил Василий, – но в мою пользу! А теперь слушайте… Я решился. Почему? Вот так, взял и решился. Это теперь не призыв моего «шарика» во лбу. Теперь это мое решение, сознательное, так сказать, а потому и бесповоротное. Я ухожу в другой мир. Человечество, наверное, обойдется и без меня, вруна и травилы. Но вы еще услышите обо мне, услышите и долго не будете догадываться, что это я – Василий Шмаков. И запомните этот вот день, запомните и меня, да посмотрите же на меня!.. Вот так… Я ухожу…

– А куда? – неожиданно тихо для самого себя спросил я.

– Если бы я сам знал? – уклончиво ответил Василий. – К ним…

– К этим кракенам?

– И к ним тоже… В утро того самого дня, когда мне подчинились дравшиеся в лагуне кракены, меня позвали они, позвали впервые. У них, видите ли, все было рассчитано… Вот здесь, – Василий прижал руку ко лбу, там, где был его «шарик», и уже больше не отнимал руки ото лба.Вот здесь больше не болело, здесь билась чья‑то воля, чужая воля, могучая воля, и не было больше моряка Василия, а был раб, но раб могучего повелителя, имя которому– море… Не сразу я понял, что меня зовут. Так бывает, когда крепко спишь и слышишь голос, а не можешь понять: сон ли это, или зовут тебя по‑настоящему. Различаешь отдельные слова, но между словом и поступком будто бы тонкая переборка… А потом, как‑то вдруг, я встал и пошел, и тогда во всем теле, в каждой жилочке, в каждой клеточке запела свою песнь радость жизни, будто кровь закипела как шампанское, будто сотни тысяч, миллионы иголок сразу вонзились в тебя, но принесли не боль, а бодрость, силу какую‑то, да разве это расскажешь?! И я пошел… Я шел вдоль берега, пока не вернулся к тому гроту, к три самой пещере, через которую попал на остров, но теперь я не свернул в сияющие залы с высокими сводами, а остановился у прохода между двумя поросшими мхом скалами.